Грустно. Чтобы отвлечься от невесёлых депрессивных мыслей, которые, как он знал по опыту, в преддверии серьёзной схватки только вредили, он стал думать, как они, найдя и освободив Наташу, вернутся наконец в Нору — где тепло, безопасно, где есть всегда что покушать — из его, собственно, в основном, запасов! Только бы с Наташей ничего не случилось! — она ведь беременная. Беременным волноваться, говорят, даже противопоказано; а её в такое вот говно макнули… Ещё вопрос, как с ней обращались всё то время, пока Владимир валялся в Норе больной, — заверения Пломбира что у них там «хорошо, уютно, и качественно кормят, почти что отель в три звезды!» его не убеждали. А уж теперь-то, у сутенёра со склонностью к садизму…

Он скрипнул зубами. Найти и убить к чёртовой матери! Никакой пощады! Никому больше и никогда — только свои, те, кто рядом; на кого можно положиться, — так давно дал себе такой зарок, ещё летом, после тех событий на поляне, — никакой жалости к врагам! А враги — да все, кто не друзья, все! Здесь вот — Женька друг; остальных… да нефига не жалко, ещё чего!

Меньше всего тёплых чувств Владимир испытывал сейчас к их проводнику, к этому вот самому бомжу Валерке Чепикову, Лерычу, хотя он и помогал им с Женькой.

Дело в том, что он его «вспомнил». Вернее, не то что вспомнил — тогда, в заполошной схватке в брошенном коттедже, когда кто-то его без предисловий угостил ударом доски с гвоздями, и только реакция и случайность спасла его от того, чтобы удар не пришёлся в голову, в полумраке он лицо нападавшего не узнал.

«Раскололся» Лерыч по-простому, по дурости — между делом, просто к слову, Владимир поинтересовался у него, что это у него с головой — почему без шапки, а намотаны всякие тряпки; даже, кажется, и полотенце?

На что Лерыч без задней мысли и поведал, что «откусила кусок уха какая-то падла», «набросилась сзади, когда он с одним фраером буцкался, и откусила, паскуда!» С тех пор, мол, кровит, гноится, и вообще жопа. Вот, так вот полотенцем приматывает — тогда ещё ничё…

Он тоже не узнал Владимира; а мотоцикл — что мотоцикл? В мотоциклах он не разбирался, и потому этот вот, тот же самый, никак у него не ассоциировался «с тем»; только лишь мысль промелькнула: «- Ишь, суки, мотоциклов в Оршанске развелось; и этот тоже… падлы, а я тут пешком нарезаю…»

У Владимира тут же зазудела не до конца ещё зажившая рана от гвоздей на плече. Могло ведь случиться и заражение — от грязных гвоздей-то; хорошо, что опытный Дядя Саша промыл раны и засыпал порошком стрептоцида, забинтовал — нагноения, как у этого вот урода, не случилось, и заживало, можно сказать, как на собаке. Вот, значит, как пришлось свидеться… А ведь он чуть не убил меня тогда! — подумал Владимир, и задал ещё один, уточняющий, вопрос:

— Ты, Лерыч, не знаешь, что с «депутатским» коттеджным посёлком сейчас? У меня там знакомый жил. Может ты в курсе — я-то, в общем, здесь недавно…

Лерыч преспокойно ответил:

— Агу, тусовался я там с Михой, пока он не гикнулся. Нет, там ловить нечего, все сдохли. Последних ещё при мне заколбасили, я видел. Щас там ловить нечего — жрачку всю вывезли, а огородов там отродясь не было. Так что я в город подался, — тута люди, тута всегда где-нибудь как-нибудь чего перехватить можно…

«Где-нибудь как-нибудь?.». Ясно как и где — что-нибудь украсть, вот как он пытался спереть мотоцикл; а то и убить владельца — как он это пытался проделать тогда в депутатском посёлке… Словом, Лерыч у него в глазах разом переместился в ранг «расходных»: использовать этого мерзавца пока полезен, потом прикончить, или на худой конец прогнать. Ни о каком дальнейшем «взаимодействии» с ним конечно же не могло быть и речи.

В общем, в приложение к «транспортной услуге» за Судзуки Владимир выторговал у прижимистого владельца Опеля его стрелялку: уродливого вида «аркебузу», представлявшую из себя обрезок водопроводной, кажется, трубы, притянутой к самодельному струганому ложу сантехническими стяжками, со спусковым механизмом на основе обычного оконного шпингалета, подпружиненного и с шурупом в качестве бойка. Снаряжался сей агрегат патроном двенадцатого калибра.

Владелец Опеля, назвавшийся Ростиславом Игоревичем, сначала нипочём не соглашался, хотя и осознавал, что оплата в виде вполне исправного, на ходу и заправленного, импортного мотоцикла только за то, чтобы отвезти в один конец, конечно, чрезмерна. Но он имел дело со знающим толк в переговорах человеком! Уговорить его удалось, применив по методу профессора Лебедева несколько абсолютно убойных доводов:

— что сделать такого уродца можно самому за пару вечеров, — что сложного? Отпилил кусок трубы в любом брошенном доме; а дальше: напильник, ножовка, ножик, проволока и пассатижи, — делов-то!

— что если он не согласится, то сделки не будет; а «…мы тебе, уважаемый Ростислав Игоревич, на прощание как минимум стёкла в Опеле-то побьём! Будешь «с ветерком» ездить! Что? Постреляете нас сейчас? Это вряд ли — вон, Женька вас сейчас может положить на несколько секунд, ваши оглобли против Беретты — ничто! А я свой ствол просто доставать ленюсь… Так что ничего ты не сделаешь — будешь стоять и смотреть… А можем и привалить тебя до кучи — это ты тоже учитывай!

Собственно, вариант «привалить хозяев» и самим в нахалку забрать тачку Владимир тоже рассматривал — но отбросил как излишне экстремистский.

Да, он решил для себя, что все, кто не с ним, не его друзья или друзья его друзей, — те все «внешний мир» и должны рассматриваться либо как добыча, либо как опасность. Так что в моральном плане он был спокоен. Но, тем не менее, пока что он был не готов убивать ничего плохого ему не сделавших обывателей «просто так»; кроме того и Женька с его твёрдыми «принципами» не стал бы стрелять в них, пока они не выстрелили бы первыми — а это уже лотерея! В общем, оно того не стоило; и Владимир решил всё же по возможности мирно разрешить ситуацию.

Ростислав Игоревич, видимо, тоже на каком-то этапе «переговоров» понял, что альтернатива у него не та, что «чужаки уходят и всё остаётся как было», а или удастся разжиться двухколёсным агрегатом, что само по себе большая ценность, либо придётся понести большой материальный урон. И это как минимум. Терпение у чужаков могло и кончиться — вон как тот малолетка с пистолетом глазами сверкает! — могут ведь и пристрелить!.. А стрелялку свою — ну что ж, действительно можно будет сделать новую, невелика премудрость. На пока — вон, у сына, у Максика, есть, хватит для обороны.

В общем сторговались: извоз до Северного посёлка и «аркебуза» с парой патронов в придачу против Судзуки, который сейчас же и перекатили к нему в подъезд. Ну и Ростислав Игоревич настоял, чтоб сынуля его также с ним ехал — так ему, мол, спокойнее. Владимир не возражал: понятно, что мужик трусит — могут ведь и грохнуть по дороге; всёж-таки трое на одного; а вдвоём уже как-то спокойней. Хотя Владимир всячески невербально ему и демонстрировал, что всё, договорились, не обманем, мы люди честные и доброжелательные; просто очень нам надо в Северный посёлок на ночь глядя, а автобусы, натурально, не ходят…

И вот сейчас они тряслись в Опеле вчетвером: Ростислав Игоревич за рулём; рядом показывающий дорогу Лерыч; и на заднем сидень — Владимир, Женька, и длинная эта шпала, сын Игоревича, Максик. Максик, кстати, получив, видимо, от отца инструкции, вёл себя довольно нервно: отодвинулся по максимуму на сиденье вбок, за спину отца, и всё время держал в руках свой стреляльный агрегат, хотя и не взведённый — отцовский положили в багажник. Периодически он, когда машину мотало на кочках, направлял ствол на сидевших рядом Владимира и Женьку; и тогда Женька пинал его в голень, отталкивал ствол в сторону, на водителя и Лерыча, и шипел:

— Ты, мудила, убери свою трубу, а то я тя сейчас из машины нах выброшу, задрот компьютерный!! Вон, в батю своего целься; или в Лерыча, дебила кусок; убрал ща нах, а то в жопу тебе щас твою трубу засуну!!