Гул толпы нарастал; а Вовчик всё молчал…
Тогда из кабины выглянул Владимир; перегнувшись, заглянул Вовчику в лицо… По гамме чувств, которая отражалась у того на физиономии, видимо, что-то понял; и, положив руку ему на плечо, другой рукой забрал у него микрофон. Дунул в него, проверяя. Работает.
— Значит вот, что, озерские, мувские, оршанские, никоновские и все прочие! — громко и уверенно обратился он к толпе, и гул понемногу стал стихать.
— Кто меня не знает — меня зовут Владимир; и я всё лето, вот, вместе с Хорем, прожил и проработал в вашей деревне, на земле… А сейчас я прибыл к вам непосредственно из Оршанска; и имею донести для вас некоторую информацию!
Теперь тишина уже установилась; и слушали его внимательно. А если бы слушали бы не внимательно, — ещё до того, как он взял у Вовчика микрофон, он решил для себя, — если бы продолжали бухтеть, он бы полосанул сейчас надо головами из автомата, и приказал бы всем лечь в снег! А через десять секунд полосанул бы на уровне груди стоящего человека — и кто не лёг я не виноват! А потом ходил бы, и пинком ноги вминая головы лежащих носами в снег, спрашивал бы, кто и чем недоволен; и у кого какие претензии?? И — претензий, он уверен, не было бы!..
Но, к счастью, обошлось — к столь радикальным методам прибегать не пришлось.
— Вот что. — продолжил он, — Вас тут собрали, чтобы объяснить обстановку, и в определённой степени наладить обратную связь. Если вы думаете, что мы тут прибыли чтобы решать ваши проблемы — вы сильно ошибаетесь. Да, мы поможем, — тем, кто поймёт суть перемен, и будет сам работать в нужном направлении; но что-то делать за вас — увольте.
Сделал паузу, оглядел — молчат, слушают.
— Чтобы была полная ясность. Мы, то есть люди общины, — жили отдельно от вас, трудились, и вас не трогали. Продовольствие ваше из амбара мы не брали — это точно. Кто в это не верит — мне, нам глубоко наплевать. Я говорю — мы не брали, не крали ваше продовольствие; и на этом этот вопрос закрыт. Куда оно делось — вам стоило бы уточнять у ваших начальников; которых, напомню вам, вы же сами и выбирали! А именно — у старосты Бориса Андреевича, который да, надо признать, был назначен волевым решением ещё Громосеева Антона Пантелеевича, — но и вы, насколько помню, против ничего не имели! А также у Витьки Хронова, которого командиром дружины выбирали вы сами…
— А где они?.. — кто-то несмело выкрикнул из толпы.
— Где Борис Андреевич я вам сказать не могу, не знаю. В доме его нет. На Пригорке, среди пленных — нет; возможно, лежит где-нибудь в окопе убитый, ещё не найденный; или сбежал в лес. Если сбежал — желаю ему там подохнуть. Что касается Хронова, — то увидеть его вы можете сейчас и непосредственно…
— Где он?.. — опять послышалось из толпы.
— Сейчас обходите машину, — и вот, по тропке, проходите на площадку перед конторой. Там его и увидите. Там, собственно, когда наглядитесь, и продолжим общение…
Он выключил микрофон, и вновь положил руку другу на плечо; сказал ему на ухо негромко:
— Ну что ты, Хорь? Что ты? Я смотрю — ты был готов их тут всех… Да сволочи, что тут говорить… Но, с другой стороны, не все сволочи; есть ещё и дети. Которые не причём; пока — не при чём. Которых как воспитать, такими и будут…
Толпа, обтекая тушу Слонопотама, с жадным интересом устремилась к конторе. Некоторые, спеша успеть первыми, даже бежали. Велика тяга людей к зрелищам…
Владимир продолжал:
— Ну же, Вовчик, соберись! Как там Воланд у Булгакова говорил? — это просто люди, и ничто человеческое им не чуждо. Жадные, глупые, похотливые — но они люди. Глина; что из неё вылепишь — то и будет. Это мы с тобой; да ещё десяток человек на Пригорке — да, мы уже камни. А они — глина, мягкая глина. Из них можно… я уверен, можно ещё что-то сделать.
— Глина или говно?.. — задумчиво сказал Вовчик, — Лепить из глины, которая нейтральна — это одно. Лепить, пачкаясь, из говна — другое… Знаешь, я посмотрел на них, Вовка — брезгую я…
С площадки перед конторой раздались крики ужаса.
Собственно, Владимир сознательно направил толпу посмотреть на останки бывшего Харона, грозы Озерья и окрестностей, — чтобы чётко усвоили серьёзность его слов. Должно, должно было пронять! — его самого, когда он первый раз увидел, не по-детски торкнуло.
Зрелище было достойно трэшевого малобюджетного фильма ужасов, восполняющего сценами садизма недостатки режиссуры и сценария: к утру уже подмёрзшая зловонная жидкость в туалетной яме, и в неё погружены голова и плечи Витьки. Узнать, впрочем, его было легко по его неизменной военной куртке и портупее. Раскинутые в стороны ноги — и обрубленные по середину голени, так, что торчали только обрубки с красным мясом и белыми сколами костей — кто-то ночью или уже под утро таким радикальным образом снял зимние меховые берцы с уже закостеневшего трупа.
Толпа теснилась вокруг; с задних рядов проталкивались посмотреть.
— Ну что, Хорь, пошли, надо продолжать начатый пефоманс! — хлопнул Владимир Вовчика по плечу и полез в кабину. Слонопотам зарычал, и двинулся ближе к конторе, продолжать «митинг».
Вовчик пошёл за ним следом. Что-то привлекло его внимание в стороне — он вгляделся… Кто-то вдалеке, по улице, медленно, опираясь на палку-костыль, ковылял по заснеженной улице по направлению к конторе. Далеко ещё. Интересно, кто это. Идёт со стороны дома бывшего директора лесхоза; его маленький домик совсем на отшибе; у него не дымилась даже труба, и по зенесённому снегом полю к нему не тянулось ни одной тропки следов; и к нему на Слонопотаме они уже не поехали. Ясно было, что там сейчас уже никто не живёт. А сейчас оттуда ковыляла какая-то фигура… Ну ладно, потом разберёмся. Вовчик двинулся к конторе.
СТАЛКЕРША
— Двигай! — пинком обозначил для пленных направление движения к конторе Толик. Те понуро побрели куда указано. Подталкивая стволом пулемёта в спину крайнего, Толик двинулся следом. За ним шли Крыс с Белкой, о чём-то говоря, периодически разражаясь смешками. Кажется, Серёга наябедничал Элеоноре, что он, Толик, пообещал как бы, или как это назвать… словом, как бы дал слово жениться… Да, ситуация… совсем особая ситуация…
Воистину чудесное появление Белки всерьёз пошатнуло казалось бы твёрдокаменное материалистическое мировоззрение Толика. Не то что он вдруг «уверовал»; но, будучи человеком практическим, и когда вот так вот, предметно… словом, он был в душевном смятении, хотя и не подавал вида.
И от душевного этого смятения даже, как сейчас понимал, упорол утром некоторый косяк! — о котором, впрочем, никто кроме него не знал. Кроме него — и Сталкерши.
Он нашёл её случайно — когда утром отправился помочь перетащить мёрзлый труп хроновского бойца, которого ещё днём они с Серёгой загнали в тупик хода сообщения и замочили — он, Толик, подаренной на день рождения Крысом шикарной, красивой, обклеенной золотистыми медными шариками гранатой-хаттабкой; а Крыс прошил затем из своей поливалки.
Вернее, загнанных в тупик бойцов там днём было двое; ещё точнее — взрослый парень и совсем пацан, про которого девчонки потом сказали, что это его младший брат, Лёнька. Несмотря на то, что и граната сработала штатно; и Серый прошил из ППС обоих; как оказалось — пацан выжил. И обнаружившие его ещё во время боя два неразлей вода гаврика с Пригорка — Андрюшка и Санька, — даже сделали ему перевязку, остановили кровь. Потом, после боя, уже вечером, когда всё закончилось, его в числе других раненых перетащили в лазарет, где Алла в меру сил и опыта делала операции. Увы, как потом оказалось, ранение левой руки было слишком серьёзным; да и жгут, наложенный для остановки кровотечения, слишком долго перекрывал кровоток в конечность — руку пришлось ампутировать… Но пацан, во всяком случае, остался жив — даже и потеряв много крови. Если бы не пацаны, Андрюшка и Санька…
Кстати, они что-то говорили, что это именно они хлопнули из валявшегося там же автомата самого Гришку! — но им никто не верил, — привирают пацаны; хотя молодцы, конечно. Про Гришку — сочиняют, конечно. Толик тоже не верил — видел он этот автомат, разбитый взрывом и разобранный; непонятно как из такого можно было стрелять — хотя Андрюшка доказывал со слезами на глазах! А Санька отмалчивался.