— И чо?.. — переспросил заинтригованный Толик.

— И ничо! — в тон ответил Крыс, — Вот я и сидел, думал, куда он мог подеваться! Или в нору, — или улетел на воздушном шаре! Но воздушный шар я б заметил, ага. Хы.

— Ну. Стрелял туда?.. — включая фонарик и светя в непроглядную темноту норы, спросил Толик.

— Само собой. Безрезультатно. Я б и гранату кинул — но кончились же. И, знаешь, Толян… я, когда тут вот напротив сидел; всё ждал — может, я его тяжело ранил, и он сейчас как-нибудь себя обозначит, — ну там застонет в глубине, или крикнет, — не, ничего. А я прислушивался. Только, знаешь, такое, какое-то смачное хрумканье в глубине — вот как когда общинская корова сено жрёт. Хрумкание, — и подхихикивание. Угу, угу, Толян — такое какое-то дурацкое хихикание оттуда; но неприятное — аж мороз по коже!

— Да ну тебя, бля! — Толик передёрнул могучими плечами, — С детского сада, с ночной группы не люблю я всяких страшилок! Сказал бы просто — уполз, мол, преследуемый в нору, ну и подох там. Какие ещё варианты? А ты — «хрумкание» да «хихикание»!

— Не веришь! — обиделся Крыс, — Сам бы посидел подольше и потише, — сам бы услышал!

— Ага, щас, самое время! — возле дыры в земле сидеть! Эх, бля, нет гранат, израсходовали!.. Сейчас бы точно пригодилась!

— Угу. — согласился Крыс, — Знаешь, мне всё же здорово интересно. Дыра хоть и большая, но не так чтоб очень — как он мог так шустро и глубоко улезть? Я ж стрелял туда — никакого отклика!

— Да подох он там, вот и весь отклик! — заверил его Толик, — Ну, пошли, что ли?

— Пошли… Но завтра надо будет ещё сюда прийти, поглядеть, днём. Очень уж интересно.

КАННИБАЛЫ

Вырваться из-под огня возле церкви удалось лишь самому Максу, и с ним паре ребят — причём не его, не Никоновских, а из недавно прибывших мувских бандюганов: снайперу, которого все попросту завали Васёк; и Олегу Чеверову, которому приклеили позывной «Чевер».

Вслед за ним через окопы и целину ломанулось было больше народу, — но два-три человека так и остались, не добежав — достали огнём с колокольни. Задерживаться возле упавших он не счёл нужным — ясно уже, что так долго и тщательно готовившаяся операция провалилась; на Пригорке завершается разгром; и самое разумное сейчас — уносить ноги. Расклад совсем неважный — Гриша, кажись, убит; отряд — уничтожен; в общем — большая такая жопа… И вообще, это Озерье — одна большая неприятность; и самое разумное будет — уносить отсюда ноги. Куда? — да в Никоновку. Конечно, Шкуро, наместник Гришкин, известию о гибели всего отряда не обрадуется… собственно, а почему «не обрадуется»? Нет отряда, нет Гришки — он становится полновластным хозяином района! А бойцов можно ещё набрать — из тех, кто помоложе выжил в эпидемию; да и пришлые заявляются время от времени. Ну и он, Макс, будет там не последним человеком — надо только дотуда добраться.

Уходили петлями, перекатами; стараясь запутать, казалось, целящихся им в спины снайперов; пока Васёк, сам снайпер, задыхаясь не сказал, что досюда точно с колокольни не достанет; а в погоню за ними никто не пошёл, это точно! Сам он выглядел не очень; загибался, держась за подреберье, и тяжело, с хрипом, дышал; опирался на свою снайперку как на костыль — а ППШ, к которому кончились патроны, он давно бросил.

Становились передохнуть; Макс оглянулся на Пригорок… На фоне тёмно-синего сумеречного неба отчётливо виднелась крыша церкви и тёмная колокольня. И часть стены церкви, озаряемая огнём — это, надо думать, горел их БМП… Вернее, как «их» — взятый взаймы вместе с экипажем; кем взятый? — Гришкой. Вот пусть покойный Гришка за него и рассчитывается! Там же по-прежнему раздавались одиночные выстрелы и скупые уже очереди, — кто-то с кем-то ещё воевал, но уже в затухающем режиме. Да что говорить! — пиздец! Столько готовились! — и так просохатили наезд на церковников! И всё этот броневик с тыла! — ну и, конечно, не ожидали, что это религиозное стадо так подготовится! Эшелонированная оборона, бля! — Макс сплюнул.

— Сейчас сперва завернём к этим вон, к илотам! — кивнул он, отдышавшись, ребятам на большую брезентовую палатку поодаль, за окопами, понакопанными при осаде. Это ж такой труд был!.. Впрочем, не наш ведь — окопы рыли попеременно согнанные в «трудармию» жители Озерья; да ещё пригнанные сюда с района рабы. Восемнадцать душ мужиков и парней; за разного рода провинности — в основном за неуплату продналога, — сосланные сюда «на отработку» из Никоновки. Тут они и жили, — в армейской палатке и землянках, прямо посреди зимы. Мундель называл их то «колонами», то «илотами» — это что-то из древнего. «Трудармейцы»? данунахер! Рабы и рабы. И обращались с ними как с рабами; кормили соответственно, а чтобы не отвлекать личный состав на их охрану, Гришка с подачи юриста, Лоера, ввёл должности «капо».

Что это такое кроме Лоера, видимо, сведущего в истории, и потому предложившего этот термин, никто не знал — ну, капо и капо, какая разница. Капо — старший у рабов, которые «колоны и илоты». Тот же раб, но в привилегированном положении: чуть легче работа; чуть лучше кормёжка; право первым накладывать себе жрачку из общего котла; место для спанья ближе к очагу — обогревали палатку костром «по-чёрному», без печки и трубы, отчего все были чумазые как негры и воняли соответственно, — Лоер, смеясь, говорил, что их, буде вздумают сбежать, по запаху дыма от одежды и волос можно будет без всяких собак преследовать. А обязанность капо — поддерживать дисциплину и порядок, «руководить бытом». Два капо на всю «трудармию»: капо и «подкапо». Привилегии мизерные — но человек такая скотина! — и за должность «капо» рабы конкурировали, ссорились, доносили друг на друга. Такие… скоты, одним словом!

Добрались до палатки; зашли внутрь. Ну, тут хоть чуть потеплее. Дымная вонь; в центре, обложенный камнями, горит костёр. И эти — один на одном, тесно. Ага, не восемнадцать уже — шестнадцать! — два задеревеневших трупа лежат снаружи, за палаткой. Ну да, болели; капо их «с питания» и снял. Да они там все кашляют, уроды простуженные, — Хотон так и говорил, что до весны вряд ли четверть дотянет, — ну и хрен с ними!

Смотрят на них, вошедших, безумными глазами — жрать, поди, хотят; и новостей жаждут. Им же сказали: возьмём Пригорок — всех переведём «под крышу», и со жратвой будет проще.

Расталкивая сидящих пинками, пробрались к костру, вытянули к нему красные от мороза, несмотря на перчатки, руки. Бля, ну и воняет у них тут!.. Чем-то противно-горелым.

Капо, перекривясь, поднялся, — попытался рапортовать: «- …в наличии шестнадцать человек; двое умерли; больные — все…» Махнул ему рукой, разрешая не продолжать. Спросил:

— Чем у вас тут воняет, жгли чего?..

Все… молчат. Молчат и, бля, глаза прячут, отворачиваются. Что такое?..

— Я, нах, у кого спросил?? — возвысил голос Макс, — Что жгли, говорю; чем воняет??

Капо, перекривясь, и смотря в сторону, сообщил: так и так, «имела место попытка людоедства»…

Макс охуел; Чевер с Васьком попятились от костра к выходу… Оно и не удивительно: чёрная от копоти палатка; костёр как у кроманьольцев в пещере; чёрные вонючие фигуры в истрёпанном донельзя тряпье, безумные голодные глаза…

— Кто?? Что?? Каким образом?? — заорал Макс, хватаясь за автомат, — Вы охуели тут все, что ли, уроды?!

Так же, кривясь и не смотря в глаза, капо сообщил, что «кто-то отрезал у умершего кусок ляжки и жарил; а кто — неизвестно, все спали…» — врёт, конечно! Да они… да они, наверное, все тут жрали! Стадо, бля…

Макс тоже попятился к выходу. Гаркнул, срываясь на кашель:

— Немедленно мне представить того, кто это делал! Не-мед-лен-но! Кхы-кхы.

Капо стоял и тупо молчал. Покачивался. И от него пахло этой горелой гадостью.

Макс щёлкнул предохранителем; все подались от него. Стоявшие у выхода Васёк с Чевером заматерились; говоря, что «надо рвать когти». Но Макс был просто вне себя, и надо было довести до конца вопрос-то.

— Кто?? Быстра, нах, а то сам щас под расстрел пойдёшь!