— Чо, достойная чикса? Досмотри́те, досмóтрите! — одобрительно покивал ДимДимыч и зябко похлопал себя по плечам, — Но личный досмотр только в моём присутствии, хы. Я щас оденусь… или не, сами тащите в вагончик.
И, повернувшись, скрылся внутри, толкнув Ганса пузом. Тот же, напротив, спустился по низенькой лесенке, и направился к УАЗику, заднюю дверь которого, в клетку с арестанткой, уже открывал лейтенант.
— Чо, не терпится, а, Ганс! Хы. Клааассная тёлка, не как твоя Машка с деревни! — сообщил, лыбясь, Петрович, — Но, бля буду, в этот раз тянуть жеребий будем; я имел ввиду с ДимДимычем в карты разыгрывать, у него…
Бах!!! — гулко ударил выстрел.
Открывший клетку Петрович упал. Он получил заряд картечи и дроби прямо в лицо, почти в упор; вернее, в левый глаз, в левую часть лица. Голова его дёрнулась, разбрызгивая назад и в стороны осколки кости и мозга, в сторону отлетела и форменная шапка. Как стоял, он навзничь рухнул назад. Испуганно заржал Орлик.
Мгновенно оказавшаяся возле упавшего фигура в мешковатой куртке быстро огляделась: автомата не было, свою «ксюху» лейтенант оставил на сиденье УАЗика. Раздумывать было некогда.
Бах!!! — выстрел, направленный в шофёра Лёху, лишь частично оказался удачным, ибо тот, не мешкая, метнулся, укрываясь, за машину; и заряд лишь зацепил ему плечо.
Бомж, отбросив лопату, рухнул на снег, закрывая голову руками. Ганс рыбкой нырнул за нагребённый бомжем сугроб и притаился там.
Щёлк. Клац. Обрез раскрылся, экстрактор вытолкнул дымящиеся гильзы. Не глядя на оружие, оценивая обстановку вокруг, Гузель быстро, отработанными движениями, перезарядила его.
Сместилась в сторону, едва не споткнувшись об агонизирующее тело лейтенанта, лишившегося части головы; стремясь увидеть того, недобитого, скрывшегося за машиной. Очень опасно!! Сколько их здесь??
Открывший было пассажирскую дверь раненный Лёха не успел схватить автомат, как увидел вновь выросшую из-за капота фигуру с наведённым стволом…
— АААА!!! — завопил он, метнувшись в сторону, — Стреляй, Димыч, стреляй!!!
— Бах!!! — промах, заряд дроби и картечи взметнул снег поодаль; Лёха успел спрятаться за машиной. Но нервы его не выдержали; кружиться, прячась от обреза, за машиной было слишком страшно — и он помчался, петляя какими-то дикими, заячьими зигзагами, к «штабному» вагончику, продолжая вопить:
— Стреляй, Димыч, стреляй в неё!!!
— Бах!!! — выстрел был неприцельный, лишь в сторону убегавшего, вслед ему; да такой коротенький обрез и не предполагал прицельную стрельбу, как, собственно, и вообще стрельбу дальше 5 — 10 метров; но часть дроби попала удиравшему Лёхе в левую ногу и левую ляжку, и он покатился кубарем в снег, продолжая визгливо орать:
— Ди-имыч, стреля-я-яй, стреля-яй!!!
Как бы в ответ на его призыв из вагончика ударила длинная автоматная очередь; зазвенели, осыпаясь стёкла. Это ДимДимыч, не рискуя не то что прийти на помощь и поразить неведомого врага, а и вообще показываться в окне вагончика, стрелял в окно из автомата, лёжа на полу. Главное — не допустить врага к себе!! Он не считал себя трусом; но они так давно уже жили мирной размеренной жизнью, а нападение было таким внезапным, что он оказался не готов дать достойный отпор. Опять же было непонятно кто стрелял, кто напал? Расстреляв магазин, он поменял его, передёрнул затвор, и так же, не вставая, уже короткими очередями стал прошивать окна, входную дверь… Не подпускать!
— АААААА!!! — дико орал, катаясь и пачкая снег кровью Лёха. Визжал из сугроба Ганс, не рискуя показаться. Ржал Орлик. Коротко стучали автоматные очереди в вагончике; звякали стёкла; пулевые отверстия появлялись в двери… Сколько их там??
Щёлк. Клац. Дымящиеся гильзы выпали на снег, патроны встали на их место. Гузель подбежала к Орлику и быстро отвязала повод. Где-то тут, рядом, был ментовский автомат! Но некогда, некогда!! Казалось, что вот-вот из вагончика, из которого раздавались выстрелы; или из двух других появятся вооружённые люди, и тогда не уйти. Надо скорей… но, перед тем как вскочить в седло, она задержалась: на машине догонят сто процентов. И потому… доставать нож было некогда, и она просто выстрелила в бок колеса. Патроны были ослаблены «под обрез», и она на мгновение испугалась, что не сможет прострелить тугую резину; но шина ахнула, выпуская через образовавшуюся рваную дыру воздух; и машина разом осела — скособочилась.
Теперь в седло!
Вскочив на Орлика, она ещё раз, с вытянутой руки выстрелила в сторону вагончика, и поскакала на дорогу. Дальше, дальше! Пока там не пришли в себя! Ещё, ещё, скорее скрыться за поворотом, чтобы уйти из зоны прямого выстрела! Орлик, взметая снег, нёсся вперёд.
ЖИЗНЬ НА БАЗЕ «НОРА»
Жизнь в «Норе», как пацаны назвали загородную базу, шла своим чередом.
Утром умывались, делали зарядку под руководством дяди Саши. Кряхтя и вполголоса ругаясь, — Генкин отец, дядя Саша, запретил вслух «выражацца». Как и пропускать зарядку, — он, как и Владимир, справедливо считал, что если пацанам дать волю ничего не делать, то в «Норе» обязательно вскоре начнутся всякого рода взаимные претензии, разборки; и кончится всё это плохо. Авторитет Джонни-Диллинжера, Женьки, был, конечно, высок — но, как во всех неформальных группах, отнюдь не непререкаем. К тому же Женька и командовал пока они находились в городе, и были «в состоянии войны» и с «Шестерёнками», и потом, с «Бойцовыми котами»; когда занимались всякого рода криминальным промыслом, в котором так важны распределение ролей и дисциплина.
Тут же, в общем, ничего не угрожало; налёты устраивать было не на кого; и «Уличные Псы» начали было понемногу расхолаживаться; отъедаясь на однообразном, но вполне обильном пайке. Сказывалось ещё и скученность, — в «Нору» из города перебрались несколько семей: Генкина мать с соседкой, с которой никак не хотела расстаться; Лёнькины два младших брата с тёткой; отец и мать, да ещё с бабкой Фибры, Андрюхи Денисова; сестрёнка Женьки; и семья Шалого, Сашки Меньшикова. Теперь в «Норе», то есть в тех «отсеках» подвала рядом с котельной, которые обогревались, было тесно, и царила атмосфера пусть поневоле дружной, но коммуналки.
На зарядку раз за разом пытались забить; и Владимир, лежа больной, ну никак не мог оказать дяде Саше моральную поддержку; — но дядя Саша, хитрый как всякий прапорщик, нашёл действенный способ: кто на зарядку не выходит, тот хотя завтрака и не лишается, но завтрак себе готовит сам. Стряпать самим Псам было обломно, и потому зарядка всё же выполнялась, хотя и с ворчанием, пока, в общем, не вошла в привычку.
Потом до обеда расползались кто куда по стройбазе и окрестностям; по жребию оставляя дяде Саше и ежедневно почти приходящему Оберсту пару человек «на подхвате»: рубить и таскать в котельную мёрзлые куски битума, носить из озерца воду, топить печь в бывшей котельной. Работа тяжёлая и довольно противная, главным образом потому, что грязная. Кроме того, чёрный вонючий дым от горящего в печи битума оповещал всю округу о том, что промбаза обитаема; и потому поначалу старались, за день заготовив топливо, топить только после того как стемнеет.
Тем не менее в округе узнали, что на промбазе есть люди, и, стало быть, там есть чем разжиться. Да хотя бы тем же битумом и гудроном. Случилось несколько «заходов»; но скучавшие без привычного в городе адреналина Псы можно сказать радостно дали желающим поискать на территории что-нибудь ценное такую оборотку, что по округе пошла молва, что на промбазе обосновались какие-то жуткие отморозки, и потому от этого места лучше держаться подальше.
Впрочем, после того как «торговые гости», а именно Андерс с Петерсом, перегнали и оставили «на ответственное хранение» два больших наливняка — с бензином и с дизелем, с расчётом на «брать по потребности, но не барыжить», — вопрос с обогревом и с приготовлением пищи без демаскировки и тяжких трудов по добыче кусков мёрзлого битума был решён быстро и надёжно: дядя Саша с Оберстом соорудили и печь на жидком топливе; и уже без экономии заправляли бензином паяльную лампу, с помощью которой грели по необходимости большие объёмы воды.