И вот этот вот мимолётный взгляд всё и сказал Владимиру. Не было у сестрёнки ссоры с Матюшкиным; не было и резонов убивать его — кроме…

— Это потому, что он знал и видел, КАК мы, вы, девчонки, то есть, Арсенал «брали»? — догадался он, — Потому что мог, в принципе, рассказать кому-нибудь? Что и ты, может… А?.. Из-за этого, да? Знали, как дело было, ты да я, да Гулька. Я и Гулька, ясно, болтать не будем. А вот он… …да?

Ещё раз зыркнув в сторону Толика и Сергея, Элеонора ответила как бы ни к месту:

— Да он вообще козёл был. Мямля. Ни рыба ни мясо. Мы, когда ехали, там, в кунге, «за жизнь» разговаривали… Гулька, кстати, правильная девчонка! А этот Матюшкин… ни рыба ни мясо. Не жалко, в общем!

— Ясно… — резюмировал Владимир, — И с Аделькой там же сразу и договорилась, чтоб не выдала?.. То-то и её поведение мне показалось странным… Но она вообще отмороженная; понятно, что с ней можно было договориться… без труда. Нет, ну ты даёшь, сестрёнка…

— Я тебе ничего такого не говорила!! — ощетинилась Элеонора, — Это ты сам всё выдумал! А Матюшкин этот… говорю тебе — он сам подставился! Так ему и надо. Как Олег Сергеевич говорит: «Сейчас каждый решает свои проблемы». Свои и «своих». А Матюшкин — он нам ни разу не «свой»! Он с нами и вообще-то случайно попал; только что его не успели вместе с его дружками там, в Арсенале, успокоить! А сейчас… судьба, короче. И…

— Что «и»? — подбодрил её Владимир.

— И… так и лучше. Пошёл он!.. Мало ли что он мог сболтнуть, и кому. А мне, мне это не надо. Я, может, отношениями с Толиком дорожу! Мало ли что!..

— Ясно… — опять сказал Владимир, — Всё ясно. Можешь не продолжать. Нет, я понял, что «ты тут не при чём»; понял, понял я!.. Ладно. Действительно, кто нам этот Матюшкин?.. Но… ты здорово изменилась, сестрёнка!

— Я знаю. — согласилась Элеонора, — Я теперь другая. Не как полгода назад. И ты тоже. И — все. Я теперь не Элька, у которой любящий папа-бизнесмен и брат в Америке. Я теперь… я — Белка. Боевой позывной. Вот так вот, братишка. Или, как говорит Толик, «брателло!»

Решив, что разногласия улажены, она улыбнулась, глядя на брата. Владимир улыбнулся в ответ. Действительно, кто им этот Матюшкин?.. И — действительно; все мы за эти полгода сильно изменились!

— …я сказал! — с продовольствием поможем! — продолжал вновь и вновь объяснять Вовчик, — Но чтоб просто так «давать» какой-то «паёк» — не будет такого! Организуем питание. Столовую. Кто трудодень отработал — будет кушать. Кто нет — сами выкручивайтесь!..

— А нам дадите чего-нибудь?.. — донеслось из группы отдельно стоящих оборванных мужиков и парней; «мобилизованных» за различные провинности; и до последнего времени живших в траншеях и палатке на полевых позициях.

— Вова, им бы чего-нить дать с собой покушать — и пусть идуть! — вылезла с предложением бабка Никишина, — А то ить… пришлые! То их хоть Гришка да Витька «держали», а теперь ить… Кто как, — а я теперича запираться покрепче буду, да топор наготове держать!

Она оглядела притихших односельчан; и, вновь сосредоточившись на Вовчике, льстиво продолжила:

— И, можит, отпустите унука-та моево?.. Внучка-то? Хоть какая защита будит! — чтоб мущщина в доме!..

Вовчик бросил взгляд на старуху Никишину с семейством; мелькнула мысль — а не устроить ли «продразвёрстку»?.. Не слишком ли некоторые решили «успешно выживать» и «при любой власти»? Ладно, это потом обсудим…

— По вопросу что и как «дать с собой» тем, кто решит уйти — решим… Завтра. А сейчас…

КОЕ-ЧТО ПРОЯСНЯЕТСЯ

— Ах! А-ах!! — раздалось в толпе. Люди раздались, пропуская какую-то женщину; тепло, как кочан капусты, одетую; с головой, замотанной в кучу платков… Она медленно шла через толпу, ведя за руки двух маленьких, так же закутанных в несколько тёплых одёжек, детей. Девочек.

— Что? А, что?? Что такое?? — со сторон стали проталкиваться те, кому не было видно.

— Да это же Галина! Да Галина — жена Бориса Андреича! — раздалось в толпе; и толпа раздалась ещё шире, пропуская её с детьми вперёд. Расступались во многом испуганно; как если бы вокруг этой невысокой женщины ещё была некая пугающая атмосфера; сфера, наполненная влиянием старосты, которого с некоторых пор в деревне боялись уже на подсознательном, каком-то мистическом уровне.

— Жена?.. — Вовчик напрягся. Если жена старосты здесь — то, стало быть, и сам он где-то неподалёку?? Он опасен! — подл, коварен и очень опасен! Пока его не видели мёртвым, надо исходить из того, что он жив и может как-то нанести удар в спину! Но — охрана, «боевые тройки», расположившись по периметру площадки, были спокойны.

— Ну-ка, пропустите их сюда!

Закутанная так, что видны были только глаза, женщина прошла к Вовчику.

— Галина??

На него сквозь щель в платке глянули запавшие, в тёмных кругах, глаза. И пахло от неё… пахло костром. Дымом пахло. Сильно.

— Да… Вы ведь знаете меня… Вот… И — дети. Моя Вера; и Анечка Михайлова… — произнесла она еле слышно, — Не наказывайте нас… Мы, я… …ни в чём не виноваты. Мы ничего плохого не сделали. Мы… просто жили…

Толпа опять придвинулась поближе, чтобы не пропустить ни одного слова. Послышалось:

— Так ить, Борис Андреич говорил, пропали оне? И Галя, и детки? Пропали. Он, и Гришкины ребяты спрашивали — не знает ли кто, где они; не прячутся ли у кого?.. Говорили, что если кто знает что — чтоб донесли. А не то, говорили, накажут сурово! А оне — вот оне… Мы-то думали, оне в лес убегли; и там сгинули…

Вовчик вопросительно взглянул на женщину; и она кивнула:

— Да… Я месяц скоро жила вот с детьми в старой бане на огороде… Спрятались там. Он, Борис Андреевич, убить ведь хотел её, Анечку. Её родители ведь на Пригорок к вам ушли; я знаю — их он, Борис отправил… А потом, когда старший Михайлов, вот в Новый год, помните? — когда он пришёл и пострелял там… и убили его… Борис Андреевич хотел Анечку зарезать. И зарезал бы, я знаю. Но я с ней и с Верой в баньке спряталась, следы замела…

— Как же вы жили??

— …Продукты с собой взяла, одежду. Они там не искали — мы ведь не выходили вообще; и печку не топили… Они решили, что мы в лес или на Пригорок ушли! Не искали нас там… А мы всё это время в баньке жили. Снег с порога только собирали, топили. Печку на разжигали; только ночью совсем-совсем маленький костерок, из лучинок… Там никаких следов не было; нас и не искали…

Она с мольбой опять взглянула на Вовчика:

— Не наказывайте меня, пожалуйста! Я ничего такого не делала; это всё он! И — не муж он мне…

Кто-то ахнул; Вовчик удивлённо осведомился:

— Как так «не муж»? А кто??

— Сосед… — поведала та, — Просто сосед по лестничной площадке. В Мувске рядом жили. Я — одинокая была; вот — с дочкой. А он — он не Борис Андреевич вообще-то. Он… в общем, не его это имя. Он в театре играл, в Мувском Драматическом; служил там актёром. Жена у него была; ребёнок — мальчик. Потом… потом, «когда всё началось», они уехали куда-то. Когда, помните, всё по талонам стало. А он остался. Тоже бедствовал сначала. А потом… а потом у него стало покушать появляться. Консервы там, крупы. Даже конфеты и шоколад. Даже нам давал. Только не конфеты, — он сам очень сладкое всегда любил… А потом он мне предложил… Сказал, что есть возможность уехать в эвакуацию; что это далеко и безопасно. Что там бандитов нет; свежий воздух; и кушать много… что у него возможность есть организовать. Только чтобы с семьёй. Ну и… он предложил мне женой назваться. И чтобы его звали Борисом Андреевичем. А так он — Артист; его в подъезде так и звали все. А Вера как бы чтоб как его дочка. Ну и… я согласилась. И… вот жили тут.

Она с мольбой смотрела на Вовчика.

— Я сама бы давно убежала; как узнала… ну, на что он способен. Сначала только догадывалась, а потом… Но он сказал, что мы далеко не уйдём, что догонит и… Из-за Веры вот и жила только… там, не с ним. Он — с Мэгги в основном… из-за Веры; и вот, потом ещё из-за Ани. У него с её папой были какие-то договорённости; это ведь он их на Пригорок отправил! А потом, когда он на Новый Год их пострелял, и они его убили — я сразу поняла, что он Анечку зарежет… и спрятались мы. Я давно еду в баньку носила; осторожно только; когда снег шёл, чтоб следы…