Пока она раздумывала, луч от её фонарика (подарок Олега, «5.11», с тремя режимами) несколько раз бесцельно обежал двор, дом, попав и в окна.

Внезапно из тёмного окна второго этажа, с лестничной, судя по всему клетки, в котором не было стекла, раздался скрипучий мужской голос:

— Чо здесь трёшься, шал-лава? Пшла отседа!

Она машинально посветила на голос; увидела фигуру, лицо, смотрящее на неё из окна. Мужчина заслонился от света фонарика рукой, отшагнул вглубь помещения; послышалось:

— Чо светишь, дура? Пшла, говорю! А то сейчас ружжо достану.

Она отвела луч фонарика. Тут же из того же окна раздался женский, значительно более молодой, и какой-то слащавый голос:

— Ну что ты, что ты, Михалыч, сразу «шалава»? Зачем ты так? — может у гражданки какие обстоятельства?.. Что ты так сразу??

Послышалось негромкое раздражённое мужское бормотание; и, чуть громче и разборчивей, тот же женский голос, обращённый внутрь помещения:

— Не кряхти — замотал! Всё тебе не так. Видишь — просто тётка. Одна. Чо ты сразу? С фонариком, дурак! С фо-на-ри-ком! И одета… нормально.

И ещё что-то неразборчиво.

Лена сделала несколько шагов назад. Как они её и рассмотрели-то, не освещая? Неприятный какой голос.

— Куда же вы, гражданочка? — тот же сладенький голосок, теперь уже в окно, — У вас дело, небось? Может, кто тут из знакомых… жил? Вы заходите, не опасайтесь, чайку попьём… Любите чай? У нас есть. Хотите чаю? Горячего. Погреться. А? Заходите!

От голоса разило такой приторностью, таким, как сказали бы раньше, елеем; неискренностью, что Лена, хотя говорившая женщина точно попала в цель с её «хотите чаю?», мгновенно почувствовала опасность. Почему-то вспомнилась та груда трупов в морозильнике рынка; и ещё мужские ноги, торчавшие в зале из-под прилавка. Она сделала ещё несколько шагов назад, погасив фонарик.

— Гражданочка?.. — и быстрое женское бормотание вполголоса, обращённое назад, в помещение.

Она повернулась и пошла прочь. Да, людям нужно верить. Но есть ещё и инстинкт опасности, мощно толкающий её прочь от этого сладенького голоса.

Стукнула открываемая дверь подъезда.

— Гражданочка, эй!.. Не хотите чаю?? Может ищете кого? Куда вы?? Эээй… Фонарик сменяйте, а? Сменяйте на что-нибудь фонарик!

Она уходила не оглядываясь.

Женщина со слащавым голосом теперь уже, повысив голос, зло, обращалась к фигуре в окне:

— Что смотришь, дурак! Иди, догони её! Давай!.. (неразборчиво) …фонарик! Ещё чего-нить… ты не мужик, ты… вот связалась с дураком!

Лена ускорила шаг.

Она больше не рисковала подходить к домам, которые казались жилыми, шла просто вперёд и вперёд, удаляясь от Башни. Стемнело, но небо и снег давали достаточную картинку местности, и она не зажигала фонарик, чтобы не привлекать внимания. Она уже поняла, что фонарик — ценность.

Изредка попадавшиеся же административные или офисные здания были или плотно заперты, или вообще так заметены снегом, что непонятно было как и подступиться.

Наконец она, уже очень уставшая и чудовищно замёрзшая, готовая уже на почти любой риск, набрела на большое здание, явно нежилое; рискнув включить фонарик чтобы прочитать вывеску, увидела: «Мувская областная клиническая больница № 2».

Ах да. Конечно, она помнила этот район.

Широкие ступени были покрыты нетоптанным снегом; многостворчатые стеклянные двери разбиты или распахнуты.

Она поднялась по ступеням, зашла в вестибюль; включив фонарик, огляделась. Да, здесь явно давно никто не бывал. Стойка регистратуры, справка, администратор — всё побито. Пол усыпан больничными карточками. В углу бывший аптечный киоск был буквально растерзан: в нём не только не было дверей, — они валялись поодаль, — но и не было ни одного целого стекла; а по аптечным полкам, такое впечатление, что кто-то прошёлся с размаху ломом. Зачем, почему? Может быть потому, что содержимое киоска не оправдало чьих-то ожиданий…

Но Лену все эти соображения не интересовали. В вестибюле было так же холодно, как и на улице. Подумав, что раз это клиническая больница, то, в отличии от поликлиники, должны быть и больничные палаты; а значит, возможно, и матрасы, кровати; то есть хоть что-то, чем можно бы было укрыться, согреться, она стала подниматься по лестнице. Под ногами в ночи громко хрустело стекло. Нет, здесь никого нет! — не бойся! — уговаривала она себя; но, тем не менее, с каждым шагом напряжённо прислушивалась.

Но, конечно, в здании и правда никого не было.

Против ожидания по вестибюлю что в больнице всё и окончательно разгромлено, поднимаясь она обнаружила, что два этажа были заперты. Но туда и вломиться было достаточно сложно: железные двери, решётки. А вот выше пятого всё было открыто.

Уже не особо таясь, подсвечивая себе фонариком, но всё ещё периодически останавливаясь и прислушиваясь к темноте, она прошлась по этажам. Да, палаты. Сестринская, ординаторская. Ещё палаты. Блок для приёма пищи. Перевязочная.

В палатах хоть стёкла целые; но кровати — металлические, с ортопедическими всякими изысками, были без белья и без матрасов… Она уже еле чувствовала ноги.

Ещё этаж… всё практически то же самое. Эмалированная утка громыхнула под ногами, заставив болезненно сжаться сердце. Нет, тишина.

Наконец ей повезло — в маленькой конурке, на дверях которой она прочитала табличку «Кастелянная пятого отделения» она нашла такую же разруху и запустение, как и во всей больнице, но в углу обнаружились сложенные один на один целых восемь матрасов. Больше в комнатке, на полках, где раньше, должно быть, хранилось больничное бельё, ничего не было. Но матрасы!

Она ухватила и потащила один из них. Посветила фонариком. Ну, понятно, почему они никому не понадобились: старые, продавленные, ватная набивка комками; да ещё с густыми рыже-коричневыми разводами. И пахло от них… пахло дезинфекцией, и ещё какой-то дрянью.

Дома она ни за что не то что не легла бы на такой матрас, но и побрезговала бы прикасаться к нему; но здесь был особый случай. Не раздумывая, она стянула пару матрасов на пол, стараясь повернуть их вверх менее грязной стороной. Очень хотелось есть, но согреться и спать хотелось много больше; и потому, сунув в рот очередную карамельку, она торопясь стала сооружать себе импровизированное ложе, уже не обращая внимания ни на запах, ни на пыль, летевшую от матрасов. Два матраса под себя, так, чтобы их бугры по возможности компенсировали друг друга; свёрнутый вдвое матрас, накрытый платком (ложиться лицом на «такое» она всё же не могла себя заставить) будет служить подушкой; ещё три матраса сверху, и один на ноги… Не раздеваясь и не разуваясь, она долго ворочалась — было неудобно, разворачивались полы пальто; матрасы сползали; выпрастывала руку, тянула их на себя, стараясь устроить их понадёжнее, опять прятала руку под матрасы, ворочалась, они опять сползали… наконец устроилась.

Мёрзли уши и нос; она вспомнила рекомендации в журналах «спать на холоде — это полезно для здоровья». Даже не смешно. Отвернула ворот джемпера, воротник пальто; стараясь максимально прикрыть уши и лицо, натянула поглубже шапку. Перчатки она не снимала. Господи, как же они воняют…

Это была её последняя мысль, — она провалилась в сон.

СЛОЖНОСТИ ОДИНОЧНОГО ВЫЖИВАНИЯ

Проснулась утром от того, что отлежала бок, граната в боковом кармане пальто больно давила бедро; да ещё, ворочаясь, столкнула с себя матрасы. Мёрз нос и щёки. Не сразу вспомнила где она. Дома никогда не было так холодно…

Потянула наощупь на себя один матрас; но под одним было неудобно — он был узкий; а остальные теперь валялись рядом, и, чтобы их подтянуть, надо было вставать. Пока возилась в темноте, наощупь, в голове прокрутились как в ускоренном кино все события вчерашнего дня: нападение на Башню, оглушительные взрывы и стрельба; вонючий запах сгоревшего пороха и взрывчатки — гранатной и самодельной; дым, копоть, торопливые сборы. Исковерканный труп на площадке второго этажа в бассейне из крови. Трупы и крысы в пустом здании рынка. Один — разительно похожий на Иру… то есть свитер, джемпер похож. Как у Иры, да. Похож, не больше. Бывают такие совпадения.