В Башню вернулись уже в сумерках.

Достаточно быстро вытащили из машины живого, хотя и помятого прилетевшим при кувырке машины с заднего сиденья газовым баллоном Пагара. Он ничего не понимал и только тряс головой, оглушённый. Из уха у него шла кровь, и, судя по всему, «экстренно допрашивать» его не было сейчас никакого смысла — он ничего не соображал. Только разевал, как рыба, рот, и бессмысленно вращал глазами. Толик двинул ему в солнечное сплетение, и, когда тот, захрипев, скорчился на снегу, живо связал ему руки за спиной и обыскал.

Переложил к себе в карманы трофеи: телефон, зарядное на аккумах; наполовину исписанный блокнот, толстенькую, и видно что старую записную книжку; ручку с золотым пером, которой Пагар форсил ещё раньше, на переговорах; карманную рацию; связку ключей; складной нож… хороший нож — Олег сразу оценил: какой-то из Бенчмейдов, дорогой, сука… был. Теперь вот прежде дорогие и престижные вещи сплошь и рядом просто и задаром переходили из рук в руки в виде трофеев. Начатую пачку бумажных салфеток. Пару скомканных медицинских масок, начатую упаковку Ремантадина — в разгар эпидемии, когда люди мёрли как мухи, кто-то пустил слух, что Ремантадин в смеси с апельсиновым соком помогает от вируса — хотя что за вирус никто не знал, но у фарцующих медикаментами Ремантадин состоятельные люди покупали за бешеные деньги, как и апельсиновый сок, разведённый из концентратов — хотя было это явное надувательство. Пагар же явно относился к состоятельным. Часы — роскошные Картье. Также в карманах нашлось и оружие: маленький плоский ПСМ с запасным магазином. Забрал Толик, конечно, и мешочек с золотом и камнями, так недолго радовавший «переговорщика»…

Водитель тоже был жив, и тоже оглушён, хотя пострадал и меньше, чем Пагар — баллон прилетел именно в него, водителю повезло больше.

Ему так же, навесив «для профилактики» пару плюх, связали руки и обыскали — но тот, как и следовало ожидать, оказался всего-то пеоном: старенькие часы, наполовину пустая газовая зажигалка и бумажный пакетик с аккуратно сложенными окурками; треснутая трубка, откуда, видимо, окурки и выкуривались; стальная ложка, открывашка для консервов; связка ключей явно «от квартиры» со смешно выглядевшем на ней чипом от подъездного домофона, — всё показывало его невысокий социальный статус.

От УАЗа практически ничего не осталось: сработавшие в железной будке машины пять килограммов аммонала, спрятанного в подменённом Сергеем во время «истерики» Толяна саквояже, разворотили его так, что даже о марке машины можно было судить только по колёсам. Обломки разбросало далеко в стороны, раскуроченные его внутренности горели, исходя вонючим чёрным дымом; и ясно было, что ничего ценного там быть не может.

А вот Шевроле Пагара, хотя и совершил «боковой кувырок», представлял определённую ценность. Раскачав, вдвоём Толик с Олегом вновь поставили его на колёса и осмотрели. Увы, как трофей он уже не годился — не заводился мотор, помяло кузов; вспучились, покрывшись сетью трещин, окна; а главное, при кувырке свернуло ступицу на левом переднем колесе — без серьёзного ремонта было не обойтись…

Толик разочарованно сплюнул и пнул в сторону лежащий под ногами дымящийся кусок чего-то мерзкого, с клочьями прилипшего камуфляжа — ни то часть ноги, ни то руки. Жалко… хорошая была машина.

Ничего не поделать — ограничиться тем, что слили бензин и сняли аккумулятор. Этим и занимались до темноты, а пленники сидели возле микроавтобуса и понемногу приходили в себя.

При этом пеон очухался первым, и, собственно, выглядел и не особо подавленным — ну, сменились хозяева, придётся привыкать, только и всего…

А вот Пагар, когда Толик показал ему со злорадной ухмылкой переданное им с девушкой послание и пообещал «когда приедем домой» «побеседовать, кто это у нас такой Пикассо?.». замкнулся, закрыл глаза, и было вообще непонятно, то ли он спит, то ли в натуре потерял сознание — прилетело баллоном ему сильно…

ДОПРОС ЧЕТВЁРТОЙ СТЕПЕНИ

— Ну чо, сукин кот, побеседуем?? — обратился Толик у «переговорщику».

Того уже осмотрела Ольга и вынесла вердикт: ушиб грудной клетки, сотрясение мозга, здоровенная гематома и рассечение за ухом. Не исключены трещины в рёбрах, но без рентгена сказать трудно — а рентгена, сами понимаете… Предложила бы покой, перевязку…

— Нянечку ему ещё в мини-юбке и «Спокойной ночи малыши» на ночь, чтоб сны хорошие снились! — согласился с ней Толик и отпустил её: — Иди, иди, Оля, спасибо! Мы дальше уж сами. Нет, перевязывать не надо — вон, полотенцем зажмёт и ничего, там не сильно течёт — присохнет. Сказки он нам сам порассказывает сейчас, ага.

Пагар закатил глаза, и то ли изображал неадекватность, то ли в самом деле был пока не в себе. После пары даже не ударов, а тычков в грудь, он захрипел, упал на пол и пустил изо рта розовую пену, — допрос его пришлось отложить.

Взялись за пеона-водителя. Допрашивать его начал Толик.

Звали того Фёдором, прибился он к Пагару ещё по осени, вместе с семьёй — работал на него, чинил машину, оказывал разного рода услуги, — взамен на кормёжку и «защиту». Собственно, только кормёжку — защиты как таковой Пагар обеспечить не мог; защита была, как и у большинства теперь в Мувске, в незаметности и ненужности для «серьёзных людей». Да, иногда шоферил для него — отвезти, привезти; но в основном Пагар предпочитал по своим делам ездить сам… Нет, увы, где Белка-Элеонора он не знает — он, Фёдор, понимает о чём речь идёт, и скрывать бы не стал; но «по этим делам» «хозяин» ездил сам. Где-то в пригороде, кажется… но это только догадки. Где у Пагара «гнездо», то есть обиталище? — конечно покажет, с радостью! Там же и его, Пагара, подруга живёт — нет, не жена! — подруга, из фотомоделей; и самого Фёдора семья живёт: жена, дочка и племянница; сестра умерла вот перед Новым годом… …всё покажу, всё-всё, как скажете! …если к себе возьмёте — очень признателен буду, чесслово!.. Всё что угодно, ребята; чисто за еду, а?.. Мне и семье. А?..

Олег пообещал подумать и вышел из комнаты. Столкнулся с уже поужинавшим Сергеем:

— Нет, Серый, пока ничего. Но как бы на быстрый результат и не рассчитывали. Жексон где спать будет — у тебя? Как он с телефоном — разбирается? Ага, занялся, гуд. Иди, иди — как сделает — принесёшь; тут пока ничего интересного — «колем» пеона, потом возьмёмся за Пагара, — хорошо бы всё это сейчас прямо сделать, ибо как там после происшествия с Белкой будет — хэ зэ…

В комнате дико заорал пеон, его вопли перекрывали полные ярости крики Толика.

Олег поторопил сына:

— Иди, иди, ничо тут интересного…

— Ну па-а-а-ап…

— Толян в гестапо играет… иди, говорю — телефон сейчас важнее.

Не верить пеону не было оснований; тем не менее Толик по своему обыкновению после первой стадии допроса «напустил на него дрожи» — пообещал всяческие муки и пытки, если соврёт хоть в мелочах; и даже, не удовольствовавшись его «чистосердечным рассказом» на всякий случай применил к нему и пытку — даже, по сути, не пытку, а психологический метод устрашения: наорав на пеона, что «он всё врёт, нам это точно известно» и «я тебе сейчас все пальцы поотрываю!» надел ему на указательный палец леску, завязал её узлом, и, подсунув под неё карандаш, принялся закручивать…

Леска врезалась в посиневший палец; Фёдор орал, плакал и клялся, что сказал только правду и больше ничего не знает; Толик орал на него, и угрожал, что «если он не расколется», то «ещё пара оборотов карандаша — и твой палец отпадёт!»

С ужасом глядя, как туго закрученная леска и правда, казалось бы, вот-вот ампутирует ему пару фаланг, пеон плакал слезами крупными, как горошины и молил оставить ему палец…

В точно рассчитанный момент в комнату вернулся Олег; посмотрел на происходящее действо — и «неодобрил». «Прогнал» Толика, освободил пеону палец от лески — собственно, ничего страшного, кроме испуга — палец так, он знал, ампутировать невозможно; но «на испуг» — нормально! — и теперь уже сам, по контрасту с бешено оравшим и угрожавшим Толиком, ещё раз спокойно и подробно расспросил пленника.