— Малчи, малахольный! Малчи лучче!..

— …Никишина! Выходите во двор все, руки держать на виду!.. Оружие бросить на входе! Тогда стрелять не станем! Считаю до пяти… Раз!..

— Эта… — бабка ткнула пальцем в Тамару — Иди-ка, выйди! Вон… — она указала на автомат внука и разгрузку с магазинами, — Вот эта вот всё выниси!.. Атдай. И… и скажу, пусть уезжають! — боимся мы выходить; дети тута!! Иди, грю, чо стаиш, каму сказалая я??!

— Три!..

Но Тамара что-то резко стала «выпрягаться». Вместо того чтобы подобострастно метнуться, выполняя «указание», она с удивительно вдруг независимым видом, и подчёркнуто неторопясь, взяла автомат и разгрузку, и, неудостоив бабку ответом или даже взглядом, вышла.

В окно бабка видела; как та подошла к бронемашине, держа оружие в вытянутых руках, положила всё это на снег, о чём-то переговорила, задирая голову, с Вовчиком. Затем вернулась в дом, и с порога удивительно наглым, как это оценила бабка, тоном, произнесла:

— Сказали всем выходить! Ему… — она кивнула на трясущегося в углу внука Никишиной, — первым.

— А ты сказала ли?… и вааще… чо-то ты, Томка, чо-то ты… нахально как-та, ведёшь себя… Ой, сма-а-трииии…

— Баушка… — вдруг совершенно не прежним, не испуганно-жалким голосом ответила та, — Вы, может, не поняли ещё?.. Вам же, вон, говорят: расклады поменялись, власть сменилась. Сейчас не мне, а вам, баушка, надо «смотре-е-ть!»

Последней фразой она явно и нагло передразнила манеру говорить старухи. Та побледнела. «Расклады», реально, менялись — и чем это чревато, ещё стоило разобраться… «Домашние» выли, малышня испуганно сопела, внук плакал в углу. Тамара демонстративно стала одевать свою дочку. Надо было определяться…

— …Пять! — донеслось окончание счёта с улицы; и тут же короткая очередь прошила стену под потолком, сбив несколько банок с полки.

— Ваааа!! Ииии!!! — с визгом и криками семейство повалилось на пол, закрывая головы руками. Бабка осталась недвижима; взгляд её метался по комнате.

— Снова отсчёт — и граната в окно!.. — послышалось с улицы, — Раз!..

— Ну!! — подхватилась бабка с места, приняв, наконец, решение, — Быстро на улицу!!

Это было сказано, вернее, скомандовано внуку, тоном, не терпящим возражений.

— Быстро, я сказала!!

— Ба-а-бу-ушка-а-а…

— Быстро, говорю!! Али нам тут всем из-за тебя пагибать! Выходи, грю! Ну! — бабка уже кричала на трясущегося внука, — Авось не застрелют! Ну и что, что в дружине был!.. Там многие были. Давай, выходи! Не погибать нам тута из-за тебя, малохольного! И все — адивайтися! Быстро!!

Началась суета, все лихорадочно принялись одеваться.

Вовчик не успел досчитать и до четырёх, как из дверей дома первой вылетела сама бабка Никишина; и, устремившись к забору, возле которого стояли готовые к проведению зачистки «тройки», не обращая внимания на наставленные на неё стволы, шлёпнулась на колени, и заголосила чуть не на всю улицу:

— А-а-ай, Во-ва-чка, да наканец-та вы пришли-и-и-иии!!! Да сколько ж мы вас жда-а-али-та-а-а!!.. Да сколька-ж мы без вас натерпелися-та-а-а!!! Да спасители вы наши-и-и-иииии! Благослови вас бог, прогнали проклятага старосту и Гришкиных убивцев-та-а-а!.. Накажи их господь-та-а-аа!!.. Спаси вас Христос за ваши добрыя дела-а-а, милостивые вы наши; долго мы вас ждали-таааа, бога за вас молили-та-аааа!!!

Вовчик молча, с высоты кунга, молча рассматривал голосящую бабку. Словам её он не верил ни на грош, зная её хитрую и подлую натуру, но понимал, что ей надо проораться, — иначе трудно с ней будет вести беседу. Вот сволочная старуха…

* * *

В соседних дворах прекрасно слышали и обращения Вовчика по громкоговорителю; и вопли старухи Никишиной. Все соседи также прекрасно знали, что из себя представляет бабка Никишина; насколько тонко она «чувствует политический момент»; и по её воплям чётко поняли, что бабка явно «сменила вектор»; а, стало быть, прежней власти и вправду каюк… Старая Никишина была общепризнанным флюгером; и, если уж она позволяла себе во всеуслышание, на всю улицу, катить бочку на старосту и «Гришкиных убивцев» — стало быть, всё! — власть, действительно, меняется!..

В соседних домах засуетились: не дожидаясь, пока очередь дойдёт до их домов, принялись спешно одеваться.

* * *

— Ща я его чпокну… — разглядывая Вовчика через снайперский прицел мосинки, хищно пробормотал Васёк, — Он ща допиздится у меня тут…

Он занял позицию за дровяным сараем через два дома от двора Никишиных, где они провели эту ночь; и был готов «завалить главного их» с первого выстрела, как вчера на Пригорке свалил кого-то там же, выглядывавшего из люка на крыше бронемашины, в красной куртке и с РПГ.

— Ты чо, совсем дурак?? — ткнул его в бок кулаком Чевер, — «Валить» надо было вчера, на Пригорке! А сейчас ты чо хочешь? — чтоб нас тут раскатали из пулемётов и с РПГ?? Куда мы тут денемся-то после того как ты его «завалишь»?.. Снегу, бля, по колено! Да от нас мокрого места не останется, нах; быстро убрал ствол, мудак!

Васёк, получив тычок в бок, болезненно скривился — он был ранен… В словах Чевера был прямой резон: это тебе не заваруха боя; тут в ответ на снайперский выстрел однозначно с землёй смешают… Что мог сделать броневик, поливая окопы сразу из четырёх пулемётных стволов, он наглядно видел вчера; к тому же гранатомёты… Да, стрелять сейчас — это верная смерть… И он отложил мосинку.

— Давай, пока досюда не дошли — в дом! — продолжал шипеть на ухо Чевер, — Берём всё, что найдём из жратвы, лыжи, — и дёргаем отсюда, огородами! Не погонятся же они за нами! Ну!

Пригибаясь, они побежали обратно к дому.

* * *

С Никишинами всё было решено: одевшись потеплее, они, выбравшись на улицу, всем скопом побрели к месту сбора — к конторе. Внук бабки, тщательно обысканный, получив пару зуботычин от Толика — впрочем, беззлобно, чисто «для понимания ситуации» — также, впереди Слонопотама понуро побрёл по улице.

СУДЬБА СТУДЕНТА

Продвижение по Озерью шло своим чередом; однако в одном из дворов произошёл эксцесс — вооружённое сопротивление; и «группа зачистки» понесла потери.

Получилось это как-то нелепо. В доме был, вернее, «отлёживался» кто-то из подранков; причём не из Оршанских, а из Гришкиных «отрядовцев». Ему повезло удрать с Пригорка, получив только пару ни то пуль, ни то картечин в левое плечо; и, добравшись до Озерья, он, конечно же, и пришёл в тот дом, где вместе с тремя товарищами и «квартировал». Теперь товарищи остались там, на Пригорке, возле церкви; и в каком качестве — «двухсотыми» или «трёхсотыми», — он не знал. Сейчас, перевязавшись как мог; отдохнув за ночь, он как раз раздумывал, что делать: или, если, как вчера казалось, случился полный разгром — линять в одиночку обратно, домой, в Никоновку; либо обождать — авось он не один тут такой; и Гришка, или Макс, или кто из «основных», станет собирать отряд обратно, и можно будет действовать организованно. На это он больше всего рассчитывал — переться в одиночку, пешком, раненым в Никоновку, — ещё то удовольствие. Можно тупо не дойти. В отряде ты охотник; одиночкой ты — дичь… Причём хоть для кого.

Словом, он выжидал. Ну и дождался! — дождался зачистки. Когда этот броневик встал перед домом и монотонный голос уже привычно оповестил о «выйти», «сложить оружие», «проследовать к конторе для разбирательств» и всё такое, он, в панике, запретил выходить из дома кому бы то ни было. Толстуха-хозяйка, вернее, бывшая толстуха; а сейчас просто безобразная тётка с висящими брылями вместо щёк и с пустым кожистым мешком на шее на месте бывших двух подбородков, пронзительно запричитала, что из-за него их всех убьют; вой подхватили её дочка и бабка; что-то замямлил слезливым голосом её мужинёк — но он приказал им заткнуться. Он был в панике, и больше всего желал, чтобы эта напасть куда-нибудь сгинула… Он был в курсе, что Гришка с союзе с местными планировал сотворить с защитниками Пригорка, и потому как-то не сомневался, что и те, внезапно победив, ответят тем же. Словом, ничего хорошего он не ждал…