Опять чиркнули вниз трассеры, и автомат замолк; замолк и автомат Устоса; и те, внизу, в дыму и пыли, тоже больше не стреляли — полагаю, что больше уже и некому! Ещё бы! — глушённых, да встреченных почти в упор с двух стволов! А вот нефиг было лезть в Башню!!
Быстро и умело меняю магазин, теперь уже не бросая его под ноги, а засовывая обратно в карман разгрузки. Что-то мне кажется, что на сегодня бой закончен!..
Держа наготове автомат, аккуратно, по стеночке начинаю спускаться вниз, проскальзывая между нагроможденных тумбочек, спинок от кроватей, частей шкафов и прочего барахла, рыхло, подвижно, но надёжно, чтоб не развалилось, стянутого между собой и к перилам проволокой.
Ка-ак кра-си-во!! — дым сквозняком быстро, как в трубу, утягивает вверх по подъезду; и становится видно груду тел на площадке. Тела в грязном камуфляже, оружие, кровь; в стене на месте бывшего щитка — зияющая чёрная дымящая дыра с торчащими зубьями кирпичей, — и всё быстро покрывается оседающей пылью…
Снова меняю магазин.
Все? Все! Кажись — все! Даже добирать никого не надо, кажется!
А, нет — надо! Один, тот, что с навороченным обвесом на автомате и в понтовом горшке с прозрачным щитком-вставкой в забрале, ещё шевелится и даже, кажется, пытается поднять автомат! Нефига! — очередью в пять пуль прочёркиваю его от груди до шлема, так, что две пули оставляют отчётливые ни то дыры, ни то просто белые выбоины в прозрачном щитке — и он замирает. Все!
Как мы их!!
— Устос! — ору, и сам не слышу своего голоса, — Устос! Как мы их, а??!
В натуре голоса не слышу; только, вдохнув пыли, закашлялся. В ушах всё ещё звон от непрерывной стрельбы из нескольких стволов, да ещё этот взрыв добавил. Ничо, пройдёт.
— Устос! — ору опять, и только по напряжению голосовых связок могу судить, что ору, — голоса не слышу. Чо разоряюсь — он-то наверняка тоже не слышит!
Спускаюсь на площадку, всю заваленную телами. Здорово мы их покромсали! Ну и бомба в щитке, конечно. Все — готовы! Нет, не лежат как брёвна — двигаются еле-еле: у кого-то пальцы на руке дрожат, у этого нога скребёт пяткой ботинка по бетону, — но это агония, я-то вижу! Так-то все готовы. И контролить никого не надо. Но я всё равно настороже — мало ли что! Я Крыс стрелянный, меня так просто не проведёшь! Отпинываю в сторону один автомат, другой поднимаю и ставлю к стенке. Чо там Устос, чо застрял в квартире?
— Устос, бля; ты чо застрял?? — дублирую я мысль голосом, и опять еле себя слышу. А пыли сколько! В натуре надо будет очки завести на этот случай, — вот скажу бате, непродумал он этот момент! Хотя за бомбу в щитке — мои аплодисменты, как говорится! Ну ладно. Чо он там?..
А Устос лежит на спине, и вся разгрузка у него на груди набухла кровью. Одна из последних очередей пришлась в него, сблизи. Вот так вот.
Отбросив автомат, падаю перед ним на колени. Живой. Но… эта кровавая пена на губах, куцая бородёнка тоже вся в крови; и судорожные вдохи с хрипом… глаза мутные, и рука шарит, шарит по полу рядом, как будто ищет что-то.
— Усто-ос!!! — ору я, торопливо-судорожно хлопая себя по разгрузке, ища карман с аптечкой, с перевязочным пакетом, — Устос!! Дима!!! Держись!
Только что было ликование от победы, — и вдруг это; и в мыслях только ужас оттого, что на моих глазах умирает друг! — а что умирает он никаких сомнений… Болтанка в мыслях: сблизи — в грудь… но живой ещё — значит не в сердце… с такого расстояния наверняка навылет… как это? А, пневмоторокс; Оля говорила. Когда занятие по первой медицинской проводила: прижать пулевые чем-то непромокаемым, лучше — той же прорезиненной обёрткой от мед. пакета, прибинтовать чтобы… Разгрузку с него снять, одежду срезать — ведь не видно же ничего! Да не успею, не успею, не успею же я!! — видно же!!
— Усто-ос!! — ору, захлёбываясь рыданиями; и тут меня начинает трясти. Кто-то начинает трясти. Сильно. За плечо…
— Тихо, тихо, Серый, я это; тихо, всё нормально, успокойся!! — это батя.
Фонарик светит в лицо, лица самого бати не видно; слова из-под фонарика — на голове он, налобник.
— Папа… Устос! — там!!
— Тихо, тихо, тихо!.. Шшшш!.. Всё хорошо, всё нормально, Серый, это сон, только сон. Всё-всё-всё, ты проснулся. Успокойся…
— Устос! Пап, там Устос… был. Мы — вместе!..
— Всё-всё-всё… бывает. Приснилось. Дима же погиб, давно. Ты же знаешь. Ну, приснилось. Успокойся…
Только сон… А всё лицо мокрое от слёз; и сердце стучит как сумасшедшее. И как будто чувствуется тот вкус пороховой гари, самодельной взрывчатки и пыли от штукатурки, что пеленой висела вокруг, когда мы с Устосом… А, да-да, он же погиб. Не сейчас — давно, ещё летом. И тогда я тоже никак не помог, не смог тогда. Как и сейчас. Вот так вот…
НЕОЖИДАННАЯ ОПАСНОСТЬ
Что ехать за Белкой назначили мне с Толяном я понял и одобрил, — нормально! Сидеть в Башне, пасти пеонов, или там кататься к Спецу и обратно, — да я бы двинулся, наверно. Настолько это вот всё, эта мразотная действительность внезапно задолбала-то! Всё это: холод, вонь, одни и те же лица, один и тот же вид за окном; препирательства пеонов за столом из-за еды, их тупые подначки; опять холод, холод, холод!.. Не, не то чтобы я ныл. Где-то я даже и привык уже. Но всё равно: как же мы недооценивали блага цивилизации-то, вот хотя б в виде горячей воды и отопления! Свет и интернет — тоже важно, конечно; но когда постоянно в холоде, когда даже тепло одетый, но нос мёрзнет, уши мёрзнут, пальцы мёрзнут… Только что в «тёплых отсеках», где спим да где печка, там тепло; где печка так в общем даже и жарко, но не будешь же сидеть всё время на кухне! А у бати — дизелюхой постоянно воняет; маслом горелым; у Толяна не лучше… так это всё задолбало! Даже тренироваться никакого интереса. Да что там — после того как мама так-то вот вернулась, и как мы с ней «встретились», я про тренировки и думать забыл. Да ещё сон этот дебильный, — про прошлое, но с Устосом какого-то хрена; я уж бояться стал, раз батя «там» говорил, что это «другая реальность», то вдруг… выкинет куда-нибудь. Даже не в прошлое, где лето и апельсины, а куда-нибудь… где Устос есть, а бати нет. А вдруг?..
Так что я насчёт «с Толяном за Белкой» — с полным пониманием. Жаль, конечно, что батя не едет — вместе-то веселее, опять же потрепаться; а Толян опять начнёт бычить и строить; но я ж понимаю — тут про «веселее вместе» в последнюю очередь думать приходится.
Тем более что задолбало, что они после того моего срыва… ну, когда я маму за руку взять попытался, а она мало что меня не узнала, а и вообще… и потом сон этот. В общем, я на следующий день старался делать вид, что ничего не произошло; и они как бы тоже — но видно же, видно: стали относиться ко мне не как прежде, а как к полубольному, который непонятно то ли выздоровеет окончательно, то ли опять в болезнь свалится, теперь уже по-полной.
Меня, конечно, так и подмывало повыламываться под этот случай, повыделываться; чтоб вокруг меня все плясали, а я такой весь страдающий… только это западло. Я не пацан какой-то. Я так себе и сказал: я тут не пацан какой-то, не «Серёжка» который «сильно переживает»; я — «Стальной Крыс из Крысиной Башни»! Я в одиночку перемочил отряд здоровенных оснащённых мужиков-военных; и я не буду тут эта… как его… да! — всякие рефлексии разводить. Да, бля, переживаю. Но как, и что — это никого не колышет, не должно колыхать! Я — Стальной, поняли!! И чо бы не случилось — меня хрен сломаешь! Ну, проревелся тогда ночью; но это же во сне, а во сне никто себя не контролирует, так что не считается.
Я так себе и сказал; и так держался — соответствующе. Ну, жосско так. По-мужски. Я как раз до этого по вечерам читал «Последний из могикан» — там на меня их индейские установки сильно произвели впечатление. Чтобы терпеть — и вида не подавать. Это — по-мужски, в натуре. Это не в Халф Лайф мышкой кликать — тут всё по-правде.