— «- В стороны он бегал!» — фыркнула Гузель.

— Да-а… И ещё — у нагана, может, ствол кривой! — нашлась Зулька, — И это же не настоящий наган!

— Ты рассказывала, что Сергей из этого самого нагана… — строго сказал Вадим, — Так может, это не наган, а руки у тебя кривые?? Моя дочь!! — с максимум четырёх метров мажет по грудной фигуре! Даже — по ростовой!! Позор! Моя дочь!! А с пяти метров ты бы в шкаф не попала??

— Па-апа… — плачущим голосом проныла Зульфия, — Я больше не бу-уду!

— Тьфу! Позор! — Вадим с напускной суровостью сплюнул на пол колокольни; потом подумал, и растёр плевок ногой, — «Не бу-уду!» Как ребёнок, честное слово, кыз! «Не буду!» Будешь! Теперь каждый вечер будешь чугунный утюг на вытянутой руке держать! По три… нет, по пять минут!..

Зулька, поняв, что любые реплики теперь лишь ухудшать её положение и ужесточат наказание, шмыгнув носом, замолкла.

Вадим между тем повернулся к старшей дочери:

— Теперь ты, Гузель, рассказывай. И не говори мне, что всё у вас с Владимиром нормально! — я вижу, что ненормально! И мать тоже заметила. Рассказывай, всё подробно рассказывай!

Когда Гузель закончила свой рассказ, на площадке колокольни наступило долгое молчание. Пока молчали, — в деревне вдруг глухо и торопливо застучали выстрелы. Вадим схватил бинокль, вгляделся; но через некоторое время успокоенно опустил его.

Обернулся к дочерям:

— Ну и как теперь?

— Я поеду с Крысом, то есть с Серёжкой, в Мувск, жить в Башне! — торопливо проговорила Зулька, — Мы уже всё решили. Вот.

— Я пока не тебя спрашиваю. — Отец тяжело посмотрел на неё, — «Решили они». Я решу кому-то!.. Я тебя, Гузель, спрашиваю — ты как думаешь, как теперь быть?

— Не знаю, ата. — грустно и честно сказала та, — Я его люблю. Очень. И, знаю, что и он меня любит. Я по глазам вижу. У него такой больной взгляд становится, когда он на меня смотрит!.. И что ж? — Наташа, считай, уже его жена… беременная ведь. Она… она хорошая девушка…

— «Хорошая!» — хмыкнула Зулька, — Конечно, если б ты…

— «И он, как честный человек, уже не может на ней не жениться!» — зло проговорил Вадим.

Помолчал, и добавил:

— Как мужик мужика я его понимаю. Как отец дочери, которую он пробрасывает — я б его!..

— Па-апа! — предостерегающе произнесла Гузель.

— …И — спас он нас всех! — от этого тоже никуда не деться! — с чувством горечи произнёс Вадим, — И парень-то какой хороший! — не зря я ему пистолет тогда в поездку отдал! Теперь вон, пол ящика пистолетов привёз!.. Я думал — типа калым будет… А оно видишь как… Где такого ещё найдёшь! — почти выкрикнул он.

Зулька шмыгнула носом.

Наступило длительное молчание. Не выдержав, Зулька принялась рассказывать сестре про Сергея, — про то, что «- …он, может, бывал в прошлом! Ну, в альтернативном! Прикинь! — сейчас, но в том времени, «когда-это-всё-не-началось-ещё!» Говорит, вот как в натуре! У него теория! — говорит, что есть «множественность пространств!» И что мы одновременно существуем в разных реальностях — в одной что-то уже произошло, в другой произойдёт позже; а где-то и не случится вовсе! Только не все могут там, между пространствами, перемещаться! Мой вот Сергей — может!» — закончила она с гордостью.

— «Мой…» — отметил про себя слушавший её краем уха Вадим. М-да, всё идёт к тому, что младшая дочка вот-вот выпорхнет из родительского гнезда. А вот со старшей — засада. Надо думать…

— Пространства… перемещаться… — с недоверием произнесла Гузель, — Он, «твой Сергей Крыс», головой не ударялся случаем? А то что-то это на шизофрению похоже.

— Ты что!! — с жаром принялась защищать Крыса Зулька, — Он нормальный! Знаешь, какой… нормальный! Вообще нормальный! А что про «другое пространство» рассказывал — так я сама сначала не поверила; но он потом так всё живо рассказал!.. Говорит, что теперь для него «вопрос смерти неоднозначен», — если есть «множественность этих, пространств», то это может быть просто переход в другое!.. Вот! «Вопрос смерти неоднозначен!» — это он так говорит! Разве ненормальный может так говорить??

— Ну да, умный городской парень, соблазняя скромную глупенькую деревенскую девушку, ещё и не то может наговорить!.. — поглядывая на молчащего отца, произнесла Гузель, подыгрывая сестрёнке.

Зульфия возмутилась:

— Кто, кто тут «глупенькая деревенская девушка»?? Да я!.. — но тут же сообразила, что это подначка; и уже спокойно поведала:

— И вообще. Серёжка боец каких мало! В Башне взвод спецназа угандошил! И вчера, в бою, — тоже!

— Тоже — взвод?.. «Угандошил?.».

— Кто их считал?.. Много, в общем!

— Да, это довод, это, конечно, довод… Зуль, ты не злись, это я же так…

— Да знаю я… понимаю!

Обои с надеждой взглянули на отца.

После длительного молчания Вадим, наконец, произнёс:

— Вот что… кызы — я умный?..

— Да-а… — неуверенно, не понимая, куда он клонит, ответили обе.

— А умный человек всегда найдёт выход… А если не найдёт — то что?..

— Что??

— Пойдёт посоветоваться с мудрым! Короче, будьте здесь; и следите за обстановкой, вот рация. Я пойду… мне нужно с Минуллой-бабаем поговорить, посоветоваться.

Вернулся он не скоро, но повеселевший. Взял бинокль; обозрел окрестности; и уже после этого обернулся к сёстрам:

— Есть выход. Надо только с ним самим переговорить! И — с Отцом Андреем.

Владимир сидел в маленькой комнатке — келье Отца Андрея и пил, обжигаясь, чай на сушёных смородиновых листьях. И слушал рассуждения священника.

Тот расхаживал по келье — три шага в одну сторону, поворот, — три шага в другую, поворот; и рассуждал вслух:

— …господь дал нам страсти, чтобы мы боролись с ними… Господь дал нам тело, чтобы мы плодились и размножались… господь дал нам Закон, чтобы мы чтили его. Мораль, сиречь закон — дан нам, человекам, чтобы упорядочить наше житиё; для нашего спокойствия и понимания… и Господь дал нам разум, чтобы мы думали, когда и какой закон применять; ибо лекарство, принятое в большом количестве и не вовремя, может оказаться ядом… ибо закон, данный нам Господом, дан нам для жизни, а не для скорби…

Когда Владимир уже ушёл; Отец Андрей опустился на колени перед образами, и стал молиться, вопрошая бога (и себя), правильно ли он поступает… что-то подсказывало ему, что правильно. Хотя вряд ли архимандрит Оршанский, в чью епархию входило и Озерье, одобрил бы его решение. Но где сейчас он, этот архимандрит?.. и чем он помог общине? А вот Владимир — помог!

В дверь тихо поскреблись.

Вздрогнув; и отругав себя, что занятый молитвой, он не услышал шагов за дверью, он обернулся к двери; и в его руке живо оказался взятый в виде трофея у Хотона компактный и удобный Глок-9, сменивший его раритетный Лефоше. На цыпочках он подошёл к двери и, неслышно сняв крючок, резко распахнул её.

Понятно, почему он не услышал шагов — за дверью стоял Санька Евстигнеев. «В полном боевом»; с автоматом за плечами и запасными магазинами, торчащими из карманов куртки.

— Чего тебе отрок? — спросил священник, отступая и давая тому войти в келью.

— Отец Андрей, покаяться хочу! — войдя и перекрестившись на образа в углу, отчаянно сказал Санька, — Грешен потому что.

— Все мы грешны… — думая о своём, ответил Отец Андрей, закрывая за ним дверь, — Ну, поведай в чём грешен…

И Санька коротко и по-военному чётко рассказал, как, оказавшись с Андрюшкой в окопе, и найдя автомат, они использовали свои «подарочные» патроны: Андрюшка, хотя ему и не верят, застрелил Гришку; ну, самого главного то есть; а он, Санька, когда подошла его очередь…

Он опустил голову, и рассказал, как в последний момент перевёл прицел, и выстрелил не в одного из главных отрядовцев, а в бывшую там же Леониду! Да, он её хорошо разглядел — она в своей шубе была…

Отец Андрей кивнул — тело Леониды тоже уже лежало во дворе церкви. Вот оно, значит, как было.