Наконец пришли слёзы. Они текли, остывая, по щекам, морозя кожу. Как, как так можно??

Теперь это сработало как «ключ»: вдруг перед ней появился Олег, ещё не совсем седой — тех времён, когда они продавали, делили ту, старую квартиру, которую она видела во сне; и его горькое: «- Как, как так можно?? Она же сестра твоя; мы же всегда с ней честно поступали; почему она так?.. как так можно вообще — с родственниками?.».

Люди… Родственники… Может быть, после того он и стал… таким? И этот — Толик…

Всхлипнув в последний раз, она вытерла лицо рукавом пальто. Какой рукав уже грязный…

За окном уже совсем рассвело. Есть не хотелось совершенно. Она сунула озябшие руки в карманы. Граната — её последняя ценность и надежда, была на месте. И телефон в другом кармане.

«А мог ведь и убить ночью, наверное» — подумала она, — «Зарезать. Мог».

Она прислушалась к себе. Так ли ей было жалко фонарика, батареек, зажигалки?.. Да, очень. Она отдавала теперь себе отчёт, что безо всего этого она, скорее всего, действительно, как пророчил Рядовой, не выживет. В этом мире. В этой реальности.

Но всё же дело было не в том, не в потере критически важных для выживания вещей.

Сегодня пришелец украл у неё остатки веры в людей и в будущее.

«Как так можно?.».

Теперь она поняла Олега, — тогда она клеймила его, что он жадный, что ему жалко денег от продажи их квартиры, которые, в его понимании, совершенно бессовестно и нагло присвоила тогда Ира, — а он тогда просто потерял понимание родственных отношений. «Как же так можно?.».

А этот… Рядовой. Что такого — не зарезал же. Хотя… лучше бы зарезал. Такой хороший сон снился. Не проснулась бы и всё. Даже не нужно было бы себе вены резать, как та, в ванне. Да, кстати, где нож?..

Встала, прошла обратно в комнату, где спала. Пересмотрела вещи. Да, ножик тоже пропал. А топорик — здесь… Взяла топорик, вернулась в кухню. Нет ножа. Вчера Рядовой когда рылся на кухне — тоже видно было, — нет ножей здесь, вообще. Кто-то до них забрал. Впрочем, у неё же есть топорик.

Положила левую руку на стол, выпростала запястье — и попыталась резать его лезвием топорика. Больно не было — но топорик и не резал, только царапал. Глупость какая! Лучше уж осколок стекла взять.

Отбросила топорик в сторону. У неё же есть граната! Про гранату-то он не знал! Знал бы — наверное зарезал бы. Или зарубил. Граната для него — ценность! Много ценнее, чем она — Лена. Граната — это дорого. Как та пачечка долларов и евро. Как золотые изделия. Дорого, ценно: «- Можно на 2–3 дня «арендовать» тёлку, и пользовать её сколько хочешь! — только корми! Артистки!»

Да, сегодня к ней впервые пришла отчётливая мысль о самоубийстве — не после бегства из Башни, не во время скитаний по пустому Мувску, и даже не у ванны с самоубийцей — а сейчас. Желание жить украл Рядовой. Кем он там был, он говорил? Бухгалтер. Странная для убийцы профессия. Хотя — лейтенант Келли, «зверь из Сонгми», кажется, тоже был бухгалтером.

Достала из кармана гранату, положила перед собой.

Удобно, действительно. Не надо всякой этой чепухи — резать вены, вешаться. С крыши бросаться. Вот — вытянуть кольцо и отпустить рычаг. Всего-то.

Она уже протянула руку за гранатой, но тут вспомнила про телефон. Там фотки. Пусть чужие — но из прежней жизни. И телефон заряжен — не пропадать же. Да, там же и музыка должна быть!

Действительно, кроме ярких, красочных фото «из той жизни» в телефоне была и фототека. Наушников не было — ну и пусть!

— Джингл бенц, джингл бенц, …. — запел телефон, зазвенел новогодними колокольчиками.

Она листала чужие фото, а телефон радостно пел ей песни из того, из прошлого времени.

«— Вот сядет батарея — и тогда!.». — решила она для себя.

Но всё получилось иначе.

В прихожей завозилось, послышались шаги.

У неё мелькнула совершенно идиотская, отчаянная мысль: вернулся Рядовой; он не такой, он понял — понял что так нельзя! Он вернулся — извиниться, и вернуть всё, что он…

— Гун, гля, тут сучка! — послышался хриплый голос.

Из большой комнаты в кухню заглянул большой мужчина. За его спиной маячили ещё двое.

— О, нихера ж себе! А я иду, слышу — вроде как музыка играет! Думаю, — ипанулся совсем, хы-гы. Вот нихера ж себе!

— А ну!.. — отодвинув его, в кухню, прихрамывая, просунулся другой, — такой же большой, но ещё и толстый; в грязном обтрёпанном пальто со странно смотревшемся на нём меховым воротником. Лене сразу бросилось в глаза его лицо: одуловатое, с жутким лиловым шрамом на всю левую щёку, так, что чуть вверх тянуло и уголок рта, из-за чего казалось, что он всё время чуть улыбается.

— Реально — баба. Хы. Сидит, эта, в телефон играется. Как раньше, хы.

— Мля, пацаны, меня пустите! — возопил кто-то за их спинами, толкнул — и вот, они все трое оказались в сразу ставшей тесной кухне, почти вплотную к ней.

— Хыхы, нихера ж себе.

— В натуре, Гуинплен, баба! Блябуду!

— Да ты молодец, Квазиморда! На-армально так мы зашли! А ну — глянь, чо это у ней?

Грязная лапа с чёрными ободками под ногтями потянулась к лежащей перед Леной на столе гранате; но она быстрее молнии сама схватила её. Стиснула правой корпус и рычаг, левой одним движением сжала усики чеки, просунула палец в кольцо.

Страха не было. Нет, это был не Рядовой, вернувшийся извиняться. И не прошлая жизнь из чужого телефона. Это была гнусная Олегова реальность. С которой давно было пора покончить. Она напрягла палец, и кольцо подалось, вытягивая чеку.

— Бля, это… ты, сука… — что-то заподозрив, промямлил толстый, — Ты это… положи, бля; а то мы тебя!..

Она его не слышала. Давно, давно пора было покончить с этой гнусностью. Ведь это не явь — это идиотский сон! Сейчас! Сейчас-сейчас — она всё сделает; и проснётся там, где она собирается на юбилей к Ире… к Ире, а не к страшной тётке в Ирином свитере!!! Не думать!! Всё!!!

Она рванула кольцо, выдёргивая чеку из запала, и разжала руку, освобождая рычаг.

Цок! — граната выпала из её руки на столешницу прямо напротив её лица. Щёлк! — отлетел в сторону рычаг. Она прямо и спокойно смотрела на гранату.

— Ааа!!! Бляяя!!!! Сука, пусти!! Ааааа!!! — с дикими воплями, мешая друг другу, незнакомцы ломанулись из кухни. Это было очень бестолково, и очень долго: толкая друг друга, она все трое одновременно застряли в двери; мешая вопли и матерщину, наконец вытолкнулись из кухни, как пробка из бутылки; и там попадали в стороны, на коробки с телевизорами, закрывая головы руками.

А она сидела и спокойно смотрела на лежащее перед ней яйцо гранаты. Прежде всё зелёное, только с блестящей трубкой запала, теперь, от постоянного его ощупывания, оно облезло, стало также как и запал, по бокам, в широкой своей части, блестящим. Лежало на столе и… и всё.

Как долго!

Ну же!

Ну!..

Время шло.

Ничего не происходило.

В дверь просунулась рожа со шрамом.

— Чо за нах? Ты чо творишь, сука??

Она непонимающе смотрела на гранату. Почему?? Ну же, ну! Неужели?? Неужели и тут — обман, предательство?? ПРЕДАТЕЛЬСТВО!! Когда полагаешься на кого-то… на что-то; а оно так подло подводит!!

— Тычо, падла… — осмелевший тип со шрамом, вошёл в кухню, после секундного колебания взял со стола гранату. Хрипло заржал:

— Хы-хы-хы-хы, она ж ручная! Шутка! Ты, сука, шутить любишшш? Ща мы с тобой пошутим!

Кинул железное яйцо в мойку загремевшей раковины; схватил её за ворот. Она не сопротивлялась. Страха не было, ужаса не было; было понимание великой, непоправимой несправедливости. Несправедливости и подлости этого мира, из которого даже уйти не получается по своему желанию.

— Братва, хули! Давай сюдой! Ща мы этой суке покажем как шутки шутить!!

Первая пощёчина. Радостное гоготание лезущих в кухню подельников Морды-со-шрамом.