Ну, вот они — внутри периметра. И обстоятельства — как-то не располагают!..
Обернувшись к Федосову, Элеонора моментально вновь надела улыбку:
— Что ты, что ты, Лёнчик! Я ведь твой уровень знаю — ты тут… второй после бога, а первый — ваш кэп! Не беспокойся! — всё сейчас будет. Всё будет… потерпи! Сейчас я. Надо же человеку…
Тут она «неловко» накренила поднос, и одна тарелка вместе с обеими кружками чая вывалились прямо на колени Владимиру! Хорошо что под брюками у него было термобельё; и всё равно от неожиданности и ожога горячим он вскрикнул! — чуть не заорал.
— Ааай!! — закричала и Элеонора, стараясь удержать норовящую упасть на Владимира и вторую тарелку, — Ай! Что я наделала!!
Федосов вздрогнул от неожиданности; но, увидев, что случилось, только расхохотался:
— Ничо! — это судьба такой, — быть ему сегодня нежравши! Не ошпарила хоть? Яйца не обварила, хы-гы?? Вон, пусть с себя кашу собирает, ест! Или ты, студент, его облизывай! Да ладно, чо ты, пошутил. Ладно, студент, не долго тебе осталось терпеть, — девки работают ужо… моя вот цыганка только пока вертихвостит, гы.
Он хлопнул по заду наклонившуюся над сидящим Владимиром Элеонору.
— Ну ничо, щас мы это поправим… А то они чо придумали! — пожаловался он ни то Матюшкину, ни то Владимиру, — Шоу-программу, то да сё!.. Кэпу-то хорошо, — он себе бабу заграбастал; уже разик оприходовал; и сидит с ней, на второй раз созревает, — а мы там танцуй-обжимайся, как старшеклассники на школьном вечере! Гейши, бля! Я кэпу так и сказал: пусть сначала хотя б по разику всех обслужат, — потом уже и «шоу» показывают! Мы не в театре, бля! Пошли, давай! — требовательно рванул он за руку Элеонору.
Владимир дёрнулся, и, как не старался сохранить выдержку, исказился в лице.
— Печ-ч-чёт! — как бы извиняясь за гримасу, пробормотал он.
— Ничо — просохнет! — Федосов требовательно уже потянул за руку Элеонору, — Всё? Как хотела? Снесла пожрать своему сутенёру? — всё, пошли, эта, отрабатывать! А что кашу и чай на него вывалила, — это твои проблемы, ловчее быть надо, хы! Пошли.
Оставив поднос, одну нетронутую тарелку с кашей, они двинулись обратно к выходу. Обернувшись, Федосов ещё сказал студенту с досадой:
— Баб-то всего ничего! И то, — эта, с татухами, — с кэпом; эту — я для себя первого прибрал; хоть у неё и пасть надорвана, — понравилась она мне! Это, как это говорили-то? — секси, да! И ещё эта, японка — под недотрогу косит! Охерела совсем! Хорошо хоть остальные три не ломаются, пашут как дизель в заполярье…
— Слышь, студент! — уже скрываясь в дверях, бросил Федосов на прощанье, — Хочешь эту вот, цыганку, — после меня? Отжарю её раза три, — и тебе. А? А ты мне в альбоме нарисуешь чо, — вот с сегодняшнего вечера, а? На память. А то смотри, — тех троих скоро пацаны заездят совсем, хы!..
Он скрылся за дверью.
Больше всего на свете в этот момент, больше даже чем выжить, или чтоб сбылось ими задуманное, Владимир хотел бы сейчас броситься на Федосова и порвать его на части голыми руками! И наверняка бы бросился! — недаром опытная Рамона отводила ему в плане место за периметром, — но стальной браслет ясно давал ему понять, кто он на этом «празднике жизни».
— Что ты дёргаешься?.. — с сочувствием спросил Никита, — Здорово ошпарился, что ли? Больно? Бля, и кашу на пол вывалили, хорошо хоть чай несладкий… Кто там завтра в наряде, кому убирать… Я нипочём не буду; пусть завтра сами дневальные убирают; нанимался я им, сидишь тут как дурак, пока они там тащатся…
Владимир смотрел на него и не видел. Всё шло не так. Но… когда Элеонора наклонилась над ним, они успели обменяться несколькими фразами:
Она — что со сцены в «актовом зале» есть выход в коридор, и «что-нибудь попробуем…»
Он — что оружие в «кубриках», куда будут водить девушек…
Ничего непонятно. Что будет. Как будет…
Отпинывая в стороны ошмётки каши на полу, Матюшкин бормотал:
— Не, эта цыганка, Элеонора, — она тоже ничего!.. Хоть и губа у неё порвата. Ну, — можно же не целоваться, правда же?.. Вообще, проститутку не надо целовать! — я читал где-то. Неположено…
У Владимира появилось жуткое желание придушить хотя бы этого, студента…
Когда Элеонора со своим настырным «ухажёром» вернулась в «зал», веселье давно уже было в разгаре. Практически все вояки из почти двух десятков, находящихся в зале, за исключением нескольких «молодых», были уже навеселе, несмотря на то, что кэп пока так и не разрешал нарушить сухой закон, — алкогольные заначки в Арсенале были не только у Богдана, но и у «личного состава». Давно уже опытные тыловые воины научились ставить на кухне, в тепле, брагу из консервированных компотов, время от времени перепадавших в паёк. Сегодня все запасы пошли в дело. Увы, — алкоголь «личным составом» потреблялся «конспиративно», и подсыпать клофелин не представлялось никакой возможности…
— Где ты шляешься?? — с ненавистью прошипела Элеоноре рыжая Коломбина-Климкина. Она уже, как и Анжелика, как и Габриэлла, сменила свой «сценический наряд» на розовый пеньюар-разлетайку, благо в зале и в кубриках, куда её «водили», было тепло. В пеньюаре было удобно, — на голое тело. И сексуально довольно-таки. Впочем, «личный состав» тут оголодал настолько, что «за секси» сошло бы что угодно, — хоть махровый халат, хоть телогрейка…
Климкина уже «обслужила» пятерых, и сейчас её приглашал «потанцевать с продолжением» шестой; и она, честно отрабатывая, как она полагала, свою долю, не понимала ни поведения Рамоны, ни поведения «этих фифочек» — Элеоноры и Гузели — Мияки-тян.
Она, Климкина — пятерых; Анжелика — наверное, столько же, если не больше; по меньшей мере троих — Габриэлла, — а эти сучки что?? Они что, нанимались за одну и ту же, что и всем, долю, пахать тут как молотилки?? Её разбирала злость. Ну, Рамона понятно, — Рамона «мадам»; она тут, если не считать Владимира, который, как определила Климкина, «сбоку припёка», всё и организовала, — и организовала неплохо: за пару цинков с патронами, действительно, можно было выменять много-много чего!.. Правда, наверное, придётся делиться и с Рамоной, и с Владимиром… Но с какой стати они-то втроём пашут, — а эти как целки?? Это что, справедливо??
Элеонора только сверкнула на неё глазами. Вот сучка! — оценила её Климкина, — Драная сучка. С порванной губой — а туда же! Падла! И Рамона, как дура, сидит на коленях у этого, у главного — о чём-то с ним шепчется, смеётся, — нет чтобы руководить!.. Нет, она, Климкина, думала, что у Рамоны в её борделе всё поставлено более грамотно. А тут чёрт-то что — одни работают, успевая только со спины на четвереньки и обратно переворачиваться, а другие ходят тут, как царевны!.. Хорошо ещё что презервативов хватает, снабдила «мадам»; не надо каждый раз подмываться…
Она почувствовала, как к ней сзади в очередной раз кто-то жарко прижался, дыша в ухо перегаром:
— Девушка… вы разрешите вас пригласить… на танец… а затем… на палку чая…
Обернулась. Опять тот же. Бля, как его… Рустам, что ли. Или Рамиль. Явно что-то нерусское, и фамилия «на х». Она ему уже дала раз, — ишь, гад, ещё хочет!.. Но он, вроде, говорил, что он тут типа каптёра, — в том числе распределяет и жратву со склада, а значит… а значит… Можно ведь подзаработать и самой, что ей Рамона-то?..
Она как могла призывно улыбнулась ему, приоткрыв ротик и дразня язычком, оголяя плечико:
— Конечно, пан военный, конечно! С вами — хоть весь вечер! Вы сразу мне понравились!.. Вы — настоящий саме… настоящий мужчина. Сразу видно!
Тот, польщённо улыбаясь, увлёк её в танце.
Старший капитан Богдан Прешибайло пребывал в нирване, — во всяком случае, так объяснила «по-научному» его состояние ему на ушко его новая подруга — Рамона. Он, в прошлом простой деревенский парнишка, с трудом одолевший сельскохозяйственный ВУЗ, сейчас чувствовал себя подобно какому-нибудь боссу-мафиозо из американского фильма! — он сидел в кресле, теперь уже до пупа расстегнув опротивевший китель; на коленях у него сидела несомненно симпатичнейшая и умелейшая одалиска (её же термин) из присутствующих тут гетер; и он, попивая чай, в который добавил из нагрудной фляжки немного сберегаемого на самый-самый день ликёра, уже дважды удовлетворённый, весьма благосклонно взирал на происходящее.